Вот почему на первом плане стоит для нас самосознание как философский принцип. Опознание и раскрытие этого принципа мы находим у всех классиков русской философии, присутствие этого принципа (конечно, не случайное, а последовательно проявленное во всех элементах философского творчества) и определяет классическое в философии, то есть то, что "сберегает себя в качестве непреходящего", "выделяется на фоне осознаваемого упадка и исторической дистанции". Философия ставит самые разнообразные вопросы и дает на них самые разнообразные ответы - но собственно философский характер этих вопросов и ответов определяется именно самосознанием человека. Каждый вопрос философии так или иначе связан с вопросом о вопрошающем, с вопросом человека о себе самом; каждый ответ, поскольку это действительно философский ответ, раскрывает самого человека как метафизически ответственное существо. Следует уточнить: принцип самосознания не относится к каким-то "исключительным особенностям" русской философии; но прежде чем говорить о таких особенностях, надо понять то основное качество, которое делает русскую философию - именно философией. Классики русской философии выражались на этот счет совершенно ясно и определенно.

По взгляду В. И. Несмелова, "нет и не может быть такого человека, который бы фактически не был философом, так как убежать от философии значит то же самое, что и убежать от сознания самого себя". Философия неслучайно считается одним из самых странных занятий - ибо она, в сущности, не "занятие", но способ существования человека как человека, то есть существа, способного не просто "быть", но "быть-для-себя". Без этого "для себя" стирается всякое различие между человеком и вещами, потому что "для другого" существует, так или иначе, любая вещь. Конечно, настоящей ясности, полноты и глубины самосознания достигают лишь немногие, и только они с полным правом носят имя философов. Призваны к философии все люди без исключения; но следуют этому призванию лишь единицы (в том числе и среди так называемых "профессиональных философов"). Тем не менее идеал полноценного самосознания значим для каждого человека; бегство от этого идеала означает бегство от самого себя, от своего человеческого призвания; означает, говоря прямо, превращение в недочеловека. Светоч русского Православия еп. Феофан Затворник произнес: "Погасите самосознание и свободу - вы погасите дух, и человек стал не человек".

Важно убедиться, что принцип самосознания являлся доминантой русской философии эпохи ее расцвета в целом, независимо от официального положения того или иного мыслителя. Особое место занимает здесь книга П. А. Бакунина "Основы веры и знания". Собственно, и ее название неявно указывает на тот же принцип, поскольку, согласно Павлу Бакунину, знаменитое положение cogito, ergo sum (установленное сначала бл. Августином "со стороны веры", а потом Декартом "со стороны знания") "следует понимать не абстрактным, а вполне конкретным образом, не в смысле способности сознавать что-либо другое, а только в смысле самосознания, действительно присущего только живому и только живущему существу". Для Бакунина "есть только одна истина, истина саморазумения", и "всякий живущий несет эту истину в себе самом". Мыслитель прямо подчеркивает связь своего основного принципа с традицией христианской метафизики в европейской мысли; этой связи, исключительно важной для самоопределения русской философии. Не является случайным для Бакунина и слово жизнь, то есть обращение к живому самобытию существ, а не условному "бытию" идей и понятий; здесь "русский гегельянец" (как обычно характеризуют П. А. Бакунина "историографы" типа Зеньковского) вполне созвучен "русскому лейбницианцу" (по классификации тех же "историографов") П. Е. Астафьеву, для которого "жизни столько же, сколько субъективности, ведомости себе".

Исчерпывающее доказательство того, что все основные категории, необходимые для понимания реальности (субстанция, сила, причина, единство, цель, ценность и т. д.), "черпаются нами первоначально из самосознания", мы находим в работах Л. М. Лопатина, замечавшего: " .только потому мы можем знать о действительности нечто подлинное, что само наше сознание есть бесспорно подлинная действительность". Особое значение имеет для Лопатина (как, впрочем, и для других русских мыслителей) тот факт, что в самосознании открывается творческая, активная природа человека, "самодеятельность нашего духа" в точном смысле этого слова. Поэтому принцип самосознания не замыкается в себе, но внутренне связан с принципами самобытия и самоопределения. Другими словами, на почве самосознания гносеология непосредственно смыкается с онтологией и аксиологией. Именно на почве самосознания устанавливается и первичный смысл человеческой свободы (вспомним приведенные выше слова святителя Феофана); "здесь область духа, а потому и область свободы (ср. 2 Кор. 3, 14)", как отмечал уже Петр Астафьев.

Таким образом, взятый принцип самосознания открывает путь и к познанию "внутреннего человека, в его полноте" (П. Е. Астафьев); и к познанию "единства саморазумения и разумения другого" (П. А. Бакунин); и к пониманию "внутренней духовности всего действительного" (Л. М. Лопатин);в конце , и к постижению тех "отношений внутреннего самосознания к богопознанию", которые прозревал еще И. В. Киреевский и которые были раскрыты в трудах А. А. Козлова, В. Д. Кудрявцева, В. А. Снегирева, наконец, В. И. Несмелова, чья "Наука о человеке" составляет, как уже отмечалось, завершение классического периода русской философии.

Чтобы подкрепить сказанное показаниями "третьего лица",следует остановиться на работе по истории русской философии: "Очерке развития русской философии" Г. Г. Шпета. В 1922 году в Петрограде была опубликована первая из трех частей "Очерка", где автор добрался только до 30-40-х годов XIX века; этим дело и занчилось. Нельзя не отметить очевидное с первой страницы сугубо критическое отношение Шпета к предмету своего исследования; сам он именно судит русскую философию, фактически не скрывая того, каким будет окончательный приговор. Тем не менее Шпету нельзя отказать в добросовестности или, по крайней мере, в тщательности при проработке материала, относящегося, по сути дела, еще к предыстории русской философии . Шпет не спешит отбросить "второстепенное", даже явно стремится дать панораму философских исканий в России конца XVIII - - начала XIX века. Благодаря объективности становится совершенно очевидной та доминанта, которая была отмечена выше.

Этот мотив звучит вполне отчетливо еще в сугубо предфилософских размышлениях историка Василия Никитича Татищева, для которого, как сообщает Шпет, "главной наукой" было то, "чтоб человек мог себя познать". Вслед за Татищевым другой историк - князь Михаил Михайлович Щербатов делает то же "философическое" ударение - на "познание человеком самого себя . колико в нем величества и подлости!" А вот Шпет добирается до экзотической фигуры малороссийского мудреца Григория Саввича Сковороды , отчасти справедливо упрекая его в "эклектике"; но и среди этой эклектики заметен тот же мотив - "познай самого себя!", подкрепленный четверостишьем: