Фобии во многом сходны с табу. Но это особые табу — тайные, сугубо индивидуальные, они нарушают все нормы и в конечном счете сами себя запрещают — где-то в альковных тайнах или в убитой мысли. Фобии могут многому научить нас в вопросе о природе человеческой самотождественности и ее несводимости ко всякой общей норме, к презумпции невиновности, к рациональной оценке возможных потерь и приобретений или же необходимых действий. Фобию нельзя сообщить или передать: она распространяется внутри субъективного пространства, словно эпидемия. Самозапретное принуждение, полная физическая неспособность сесть на поезд, на самолет, подняться на лифте, выйти на улицу, посетить общественное место, прийти на условленное свидание, отвращение к определенным видам деятельности, тошнота и ужас перед некоторыми живыми существами (например, птицами или рыбами) или предметами — все это неотделимо от субъекта, неразрывно слито с ним. Это слепая необходимость, столь же неотъемлемая, как имя или лицо, но более прочная и устойчивая, нежели пол. Это принуждение прочерчивает границу, создает контур, форму — в неупорядоченном и грозном мире, который настойчиво стремится к хаосу и потому таит в себе опасность. Это нечистый мир, в котором сексуальность и язык столь переплетены, что их приходится разъединять силой, воздвигая между ними бессмысленные перегородки из камня или бумаги — выгравированные стелы, талисманы, магические заклинания и пр. И все это — вокруг того ужаса, который в некие незапамятные времена охватил субъекта.

Итак, фобии создают особый мир, в котором нет ни передачи, ни метафоры. Сам он — слепая метафора неведомой и отверженной вселенной, невозможности наслаждения. Это — застывшая метафора (Лакан говорил об "означающем кристалле фобии"), расщепленная и неподвижная, одинаково именующая разнородные и взаимоисключающие вещи. Где-то в глубине, под видимой сценой мира, постоянно присутствует изначальная сцена, которая дает о себе знать лишь по тем западням, которые несут в себе реальную, а не иллюзорную опасность. Нарушение табу, связанных с фобиями, подобно полинезийским табу, угрожает субъекту смертью. Таким образом, сохранение человеческой самотождественности требует закрепления этого бессознательного наслаждения как некоего "остатка", к которому асимптотически приближаются наши действия, подчас весьма отдаляясь от благоразумного устройства жизни с ее простыми интересами. Ради сохранения своей самотождественности человек, страдающий фобиями, уходит из общества и превращается в искателя-одиночку, в изобретателя неведомых и чуждых другим людям форм.

Предположим теперь, что мы переворачиваем роль отвергнутого наслаждения: оно становится средоточием поведения, социальных действий, направленных на удовольствие, конечной целью не только желаний, но и воли, стремления к самоутверждению, воинственных побуждений, тяготения к знанию или точнее к знанию-наслаждению, которое как таковое уникально: даже если оно доступно повторению, оно в принципе недоступно передаче. Это и определяет суть фетишизма, независимо от того, видим ли мы в нем особую сексуальную функцию, присущую отдельным индивидам, или превращение какого-то объекта (это может быть трон, алтарь, другие атрибуты магического воображения или религиозной веры) в источник наслаждения для многих людей одновременно (по крайней мере, для группы людей или для толпы, сплоченной в единый организм с общей "душой"). И здесь опять мы обнаруживаем метафору в превращенной, затрудненной и как бы галлюцинаторной форме (однако это не настоящая галлюцинация, а лишь ее подобие: заранее порывая с любой законосообразностью, объект предстает в ореоле света, невидимого другим[11]. Это знание уникально, неповторимо и непередаваемо, даже если многие отдельно взятые субъекты могли бы превратить в фетиш одну и ту же вещь, обнаруживая тем самым перед толпой свою тайную привязанность. Каждый фетиш уникален для того, кто ему поклоняется, и потому должен быть не столько неприкасаем, сколько недоступен для других. Отсюда — войны, время от времени вспыхивающие для его защиты. Фетишизм всегда чем-то похож на фанатизм.

Фетишизм — это основа любой формы перверсии. Согласно Лакану, он фиксирует разъятие, симметричное фобии: это разъятие — более или менее доступное социализации, более или менее принудительное и ненавистническое (т.е работающее на ненависть, производящее ненависть как нечто ценное и приносящее наслаждение). Фетишизм ставит табу с головы на ноги, выявляет запретное наслаждение, — правда, ценой нового погружения в неподвижность и заторможенность всего того, что от него отлично. Умерщвление вещи понимается в этом случае как бы буквально, поскольку фетиш есть особое бытие языка, при котором язык воспринимается как чистое, абсолютное различие, различие как таковое. Фетиш — явление Ментальное; он связан с "ненавистью к самому себе", с желанием нарушить запрет, превратившимся в жизненное правило.

Табу, фобия, фетишизм и все их сложные взаимодействия свидетельствуют о том, что сексуальность как записанное в бессознательном наслаждение, навсегда остается чем-то священным, а потому — непосредственным и даже жизненно опасным, по крайней мере для мысли. Сохраненное вытеснением разъятие, укрытое и сбереженное как запас первозданной, необузданной энергии, и есть скрытая пружина социальных институтов, а также индивидуальной симптоматики, безумия во всей его заразительной силе — словом, всего того, что мы противополагаем здесь передаче, переносу в соответствии с каким-либо заранее установленным правилом.

[1] Об определении этого термина в психоанализе см. Lacan J. Ecrits. Seuil, 1966. P. 557.

[2] Как известно, термин "табу" был заимствован из полинезийских языков капитаном Куком во время его экспедиции на Гавайские острова в 1769 г. cm. Encyclopedia Universalis t. 15. P. 702—705. Согласно Куку, словом "табу" называют все вещи, к которым запрещено прикасаться.

[3] Cf. Certeau М. de. La possession de Loudun, 2e ed. Pares, Gallimard-Julliard, coil. Archives,

[4] Freud S. Totem und Tabu, GW IX. P. 26—27. Trad. fr. par. S. Jankelevitch, Paris, Payot (petite bibliotheque). P. 29—30.

[5] Ср. у Робертсона Смита: "Все табу порождены страхом перед сверхъестественным, однако между табу как способом защиты от таинственных и враждебных сил и табу как способом почитания дружественного божества-покровителя есть различия морального порядка". Lectures on the Religion of the Semites, 1894. cm. Encyclopaedia Universalis. "Tabou", t. 15. P. 703 a.

[6] Freud S. Totem und Tabu, ibid. o.c.

[7] Ibid. GW IX, P. 41. Trad. de ГА. Cf. РВ Payot. P. 42.

[8] Ibid.

[9] Ibid. P. 87. Trad. de I'A. Gf. РВ Payot. P. 84.

[10] Вопрос о том, что главенствует в обосновании закона — инцест или убийство или, по крайней мере, вопрос об их взаимодействии в этом процессе, заслуживал бы отдельного особого рассмотрения.

[11] Freud S. Le Fetischisme, GW XIV. P. 311—317. Trad. fr. pa