Содержание.

Введение

1. Величайший поэт Германии.

2. Худож­ник-революционер.

3. Старая, но вечно новая история.

4. «Масленица страсти».

5. Соединенные силы смеха и гнева Гейне.

Заключение.

Литература.

Введение.

Все хорошие философы хороши по-разному, все плохие – плохи одинаково. Гейне один из тех, кто не только покорил свое время, но и вторгся глубоко в будущее, став спутником духовной жизни человечества. О нем можно сказать, что ни до, ни после него не было поэта-философа, сходного с ним, хотя у него были и предки и по­томки. “Сам Гейне, оглядываясь на пройденный им путь, очень точно определил свое место в немецкой литературе”[A]. Он назвал себя последним поэтом романтизма и пер­вым поэтом новой, революционной школы поэзии, довер­шив эту самооценку важным признанием, что после всех сокрушительных ударов, нанесенных им христианско-рыцарскому романтизму, он сам порой испытывал рецидивы томления по голубому цветку романтики, правда, в но­вой, «предельно дерзкой форме современного юмора», ко­торый должен вобрать в себя все лучшие элементы про­шлого Он был новатором в том единственном смысле этого слова, который предполагает органическое слияние традиций с новооткрытием.

1. Величайший поэт Германии.

Останься Гейне автором одной лишь «Книги песен», своего лирического первенца, он с полным правом вошел бы в круг величайших поэтов Германии.

Вместе с тем этой романтической, хотя и далеко не безобидной, книгой он, к удовольствию ее либеральных поклонников, ревнителей общественного спокойствия, не вызвал бы против себя Столетней войны, отголоски кото­рой слышны еще сегодня. В этой ожесточенной войне кондотьеров реакции и мракобесия, вроде Меттерниха и Геббельса, с кинжалом в одной руке и факелом в другой, всегда окружали сонмы вооруженных перьями подруч­ных. Втайне вздыхая над страницами гейневских песен о любви, соловьях и розах, они гласно предавали анафеме и распинали на каждом журнальном кресте «совсем дру­гого» Гейне — бунтовщика, врага порядка, хулителя всего «священного». Одним словом, того Гейне, который, пре­зрев обещанное ему всеобщее благорасположение при жиз­ни и бестревожный сон в могиле, когда пришел срок со­циальных битв, отважно перевооружился, сменив «золо­тую лиру на тугой лук и смертоносные стрелы».

Сверкать я молнией умею,

Так вы решили: я—не гром.

Как вы ошиблись! Я владею

И громовержца языком.

И только нужный час настанет,—

Я должен вас предостеречь:

Раскатом грома голос грянет,

Ударом грозным станет речь.

Он с честью выполнил свой долг. “И когда в 1843 году молодой философ и революционер Карл Маркс впервые встретился с маститым и прославленным поэтом, он мог уже видеть в нем образец того типа писателя, какого требовало время: они стали друзьями и соратниками”[B]. По свидетельству Лафарга, «Гейне и Гете, которых Маркс в разговоре часто цитировал, он знал наизусть». Он знал наизусть и цитировал не только громоподобные стихи Гейне той поры, когда дух его сатиры носился над «хао­сом» немецкой политической поэзии и бунтовской философии, но и тихогласные мелодии «Книги песен» и «Новой весны».

“Однажды Гейне сказал, что мир раскололся пополам, и трещина прошла по его сердцу, сердцу поэта, которое есть центр мира”[C]. В самом деле, великому философу было суж­дено стать средоточием стремительной, неустойчивой, пе­реходной эпохи, когда в мире завершался цикл антифео­дальных революций, но прежде чем капитализм очистил себе дорогу от обломков средневековья, он оказался перед лицом нового, им же порожденного врага — пролетариата, единственно революционного класса, который угрожал су­ществованию самих основ буржуазного общества. При этом, чем ближе к поворотному моменту — революции 1848 года, тем очевиднее становился отход буржуазной демократии от ее прежней революционности, тем реши­тельнее возвещала о себе молодая, созревшая в классо­вых боях пролетарская демократия.

Оказавшись в самом водовороте общеевропейских со­бытий и идейных волнений, Гейне, обладавший отзывчи­вым сердцем поэта, прозорливым умом мыслителя и острейшим пером мастера, чувствовал сильнее, понимал глубже, видел дальше всех своих немецких сверстников и сумел с большей мощью, чем все они вместе, отразить свой век, его величие и слабости и в то же время с поко­ряющей откровенностью раскрыть противоречивый мир собственной души, ее взлеты и падения, радости и муки. Он никогда не выжидал, когда события или новые идеи отодвинутся на достаточное расстояние, чтобы их можно было, как большую картину, рассмотреть издалека. Стремясь идти в авангарде времени, он умел схватывать существеннейшие приметы и самое дыхание каждодневно творимой истории.

2. Худож­ник-революционер.

Во всем, что писал Гейне, от нежной песни до газет­ной статьи, кипит мощный поток лиризма, звучит голос внутренне раскованной, познавшей себя личности, худож­ника-революционера, который, говоря о времени, не пря­чется за его широкой спиной, но с сознанием своего пра­ва говорит и о себе, кого оно избрало своим певцом, гла­шатаем и судьей. Свое оружие — слово — Гейне недаром назвал «певучим пламенем»: это пламя, которое, подоб­но естественному огню, и светит, и греет, и сжигает.

С этим связано еще одно счастливейшее свойство философского дарования Гейне: в своей поэзии он с удиви­тельной последовательностью и полнотой воплотил не только все этапы целой исторической эпохи, но и все воз­расты собственной жизни: юность, зрелость, старость в их неподдельной физической и духовной сущности; причем, не однажды, особенно в стихах последних лет, когда Гей­не был уже неизлечимо болен, он поднимался до подлин­ного трагизма, но зато никогда не казался смешным или жалким, как это бывает с теми, кто тщится предстать в возрасте давно пережитом или еще не близком. Сознание и чувства Гейне, нередко спорившие друг с другом в ре­шении этой огромной задачи — поэтического воссоздания жизни художника, дружно трудились над тем, чтобы он неизменно оставался самим собой. Справедливо писал Генрих Манн, что «когда к истрепанным томикам Гейне обращается зрелый человек, он находит в нем зрелого человека, как юноша находит в нем юношу, ибо каждый возраст одинаково ему присущ и узнает себя в нем».

Своей «лирической юностью» называл Гейне «Книгу песен» (1827) — поэтическую хронику его первого творче­ского десятилетия. Создавалась она в годы жестокой реакции, сковавшей, после крушения наполеоновской импе­рии, все европейские страны, в особенности отсталую полу­феодальную дворянско-поповско-чиновничью Германию.

С самого начала работы над будущей книгой Гейне сознательно ставил себе цель быть оригинальным, выра­ботать свой поэтическо-философский стиль. Разъясняя в одной ранней статье свое представление о романтизме, он бросил вызов реакционным романтикам, выдвинув два радикальных требования: изгнать из поэзии христианско-рыцарский дух и отказаться от смутной, туманной, призрачной об­разной формы. «Образы, которым надлежит вызывать подлинные романтические чувства, должны быть столь же прозрачны и столь же четко очерчены, как и образы пластической поэзии». “Вся «Книга песен» станет широ­кой ареной борьбы Гейне за демократический романтизм”[D].