Самым загадочным в психоанализе является понятие “сублимации”, отклонение влечения от своей цели, какая его “возгонка”, когда эротическое стремление становится произведением искусства. Художник у Фрейда напоминает свободно играющего ребенка, беспрепятственно реализующего свои фантазии, но в замещенной форме. Созерцание произведения искусства доставляет нам наслаждение, подобное легкому наркозу. Как и невротик, художник бежит от реальности, ибо не находит удовлетворения своим постоянным влечениям, но творец обладает даром возвращаться из мира фантазии, воплощая их а произведения искусства. Сам этот дар остается в психоанализе необъяснимым: совершенно непонятно, почему тот или иной “комплекс” не вызывает невроза, но реализуется именно в такой повести (а не в стихотворении, картине или скульптуре). Единственное, что проясняет психоанализ, это производность прекрасного от эротики (“прекрасное и возбуждающее, — пишет Фрейд, — таковы изначальные свойства сексуального объекта”).

5. Размышление философов о сознательном и бессознательном

Многие западные, да и российские исследователи утверждают, что психоаналитическое учение Фрейда основывается на фактах клинического наблюдения за истерическими больными и рассмотрении основателем психоанализа собственных сновидений. Истоки психоанализа лежат, по их убеждению, в психиатрических, физиологических концепциях конца XIX века. Что касается философских идей, то они не оказали никакого влияния на Фрейда, ибо он не только с предубеждением относился к абстрактным размышлениям философов, но и фактически никогда не обращался к философским трактатам.

Другие исследователи считают, что некоторые философские идеи вполне могли оказать воздействие на становление различных психоаналитических концепций. Среди философов, размышления которых о человеке дали толчок к формированию учения Фрейда, называются имена Аристотеля, Платона, Шопенгауэра, Ницше и др.

Теоретики психоаналитической ориентации долгое время рассматривали Фрейда как ученого, впервые открывшего сферу бессознательного и, тем самым, совершившего переворот в науке. Подобные представления являются распространенными, но весьма далекими от истинного положения дел.

В философии XVII-ХVIII столетий на передний план осмысления выдвинулись вопросы, связанные с пониманием природы психики, определением роли и места сознания в человеческой жизни. Одним из основных был вопрос о том, следует ли рассматривать человеческую психику как наделенную исключительно сознанием, можно ли допустить наличие в ней чего-то такого, что не обладает свойствам и сознательности, или же часть процессов, происходящих автоматически, бессознательно и спонтанно, следует вынести за пределы психической жизни человека.

У Р. Декарта (1596-1650) этот вопрос решался однозначно: он провозгласил тождество сознательного и психического, считая, что в психике человека нет и не может быть ничего, кроме сознательно протекающих процессов. Максима “я мыслю, следовательно, я существую” становится отправной точкой его философии. Это не значит, что, абсолютизируя силу разума и сводя все психическое к сознательному, Декарт не признает существования страсти человеческой души. Напротив, в трактате “Страсти души” он предпринял попытку осмысления проблемы. В этом трактате Декарт не только осуществляет классификацию страстей, но и пишет о борьбе, происходящей между “низшей” частью души, названной им “чувствующей”, и “высшей” ее частью – “разумной”. Однако, он считает, что части души не имеют принципиальных различий и, по этому, душа фактически одна. При этом между двумя частями души нет никакой борьбы, поскольку разум является предопределяющим. Борьба в душе человека происходит лишь тогда, когда одна и та же причина вызывает страсть, оказывающую влияние на тело. В этом случае человеческая страсть вызывает как бы бессознательное движение тела, в то время как душа сдерживает их.

Против абсолютизации власти разумного начала в человеке выступил Спиноза (1632-1677), считавший, что “люди скорее следуют руководству слепого желания, чем разума .”. В противоположность картезианской философии Спиноза выдвинул положение, согласно которому влечение или желание есть сама сущность человека. Эти представления о соотношении разума и страстей, сознания и влечений человека нашли свое отражение в работах ряда философов, высказывавших сомнение по поводу тех или иных положений картезианской философии.

Одним из таких философов был Юм (1711-1776), который выступил против расхожих представлений, что любое разумное существо сообразует свои помыслы с разумом. Юм предпринял попытку доказать, что, во-первых, сам по себе разум не может служить мотивом волевого акта, и, во вторых, этот разум отнюдь не препятствует протеканию аффектов. При этом Юм полагал, что в принципе разум и аффекты не могут противостоять друг другу или оспаривать друг у друга приоритет в управлении волей человека и, следовательно, нет необходимости говорить о какой-либо борьбе между ними. В рассуждениях Спинозы и Юма много сходного с тем, что позднее было выражено в психоаналитическом учении Фрейда. Это, прежде всего, положение о том, что в жизнедеятельности человека предопределяющую роль играют его бессознательные желания или влечения, нежели сознание, разум. Кроме того, спинозовская трактовка желаний и влечений человека в качестве его самой сокровенной, основополагающей сути целиком и полностью разделяются основателем психоанализа.

Наряду с проблемой соотношения разума и сластей важное место в философии XVII-XVIII веков занимал вопрос о взаимосвязях между сознательными и бессознательными восприятиями, идеями и суждениями, который относится к философскому пониманию природы человеческого познания. Декарт признавал наличие у человека “неясных” и “темных” восприятий, возникающих в силу двойственного происхождения восприятий как таковых, ибо согласно картезианской философии одни из них возникают в теле, другие в душе человека. В свою очередь Спиноза различал “ясные” и “смутные” идеи.

В философии Лейбница (1646-1716) эта проблема рассматривалась через призму так называемых “малых перцепций”, “незаметных восприятий”. Согласно его взглядам трудно объяснить возникновение сознательных представлений и идей, если не допустить существование чего-то такого, что не характеризуется свойством сознательности, но, тем не менее, дремлет в человеческой душе. Способ рассуждения о необходимости признания бессознательного и аргументация, к которой прибегает Лейбниц и Фрейд, во многом идентичны. Так, если Лейбниц указывает на нарушение связи между процессами восприятия в случае непризнания предшествующих сознанию состояний человеческой души, то аналогично построена и аргументация Фрейда. Он исходит из того, что допущение бессознательного необходимо в силу существования таких актов сознания, для объяснения которых требуется признание наличия других актов, не являющихся сознательными, ибо у данных сознания имеется множество пробелов. Только в этом случае, считает он, не нарушается психическая непрерывность и становится понятным существо познавательного процесса с его сознательными актами.