Однако, первоначальной формой государства Вольтер считал не монархию, а республику. Монархия возникает позднее в результате завоевания и возвышения военного вождя.

Готовый мириться с монархией, если она будет «просвещённой» монархией, «просвещённым» абсолютизмом, Вольтер в своей политической программе считал главным реформы, которые были бы направлены на устранение основных феодальных институтов.

Прежде всего он требовал уничтожения привилегий духовенства, упразднения тех особых судов, которые свирепствовали во Франции, изъятия у церкви регистрации актов гражданского состояния с передачей её органам государства. Он проектировал перевод всего духовенства на жалование, превращение духовных в государственных чиновников.

Вольтер предлагал отменить феодальные повинности, лежавшие на крестьянах, уничтожить бесчисленные таможни, расположенные внутри Франции, на границах крупных феодальных владений. Он требовал единого права вместо бесчисленных кутюмов, то есть систем местного права, различных в каждой провинции.

Вольтер отстаивал принцип соразмерности преступлений и наказаний. Выступая против чрезмерно суровых наказаний, он возмущался их бессмысленной жестокостью и решительно осуждал смертную казнь. Вместе с тем он указывал на необходимость принятия мер для предупреждения преступления. С огромной силой он выступал против продиктованных фанатизмом и суевериями преследований людей за богохульство, кощунство, колдовство, за несогласие с догматами веры. С негодованием говорит он о массовых истреблениях «еретиков», совершённых католической церковью.

Вольтер стоял также за реформу уголовного судопроизводства, высказываясь за отмену системы формальных доказательств и за широкое допущение защиты в процессе. Вольтер требовал реформировать юстицию, в частности отменить существующую в его время продажу судебных и иных должностей, которые составляли наследственное достояние частных лиц. Он добивался уничтожения инквизиции и пыток, которые продолжали ещё применяться во Франции.

Вольтер гневно бичевал бесчеловечные истребления мирного населения, нередко предпринимавшиеся тиранами в различные эпохи истории. Он видел в них «заговоры тиранов против народов». Вольтер был противником войн и надеялся, что они будут редким исключением, когда каждому станет ясно, что даже самые удачные войны могут приносить выгоды только небольшому числу лиц, и когда начавший войну из побуждений честолюбия будет рассматриваться как враг народов. Он клеймит позором безжалостное истребление европейцами туземцев в захваченных ими землях Нового Света.

Вольтер был убеждён в том, что политическая власть и руководство обществом должны оставаться в руках меньшинства. О массах он говорил свысока, обнаруживая полное неверие в силы и способности народа. Активность масс пугала Вольтера: «Когда чернь примется рассуждать, всё погибло».

Вольтер не хотел революционного переворота и все свои надежды возлагал на реформы сверху. Он не верил в быстрый и резкий поворот к лучшему и не считал возможным коренное улучшение общественных отношений в близком будущем.

Вольтер относится к тем мыслителям, которые первостепенное значение придают не формам управления государства, конкретным институтам и процедурам власти, а принципам, реализуемым с помощью этих институтов и процедур. Для него такими социально – политическими и правовыми принципами являлась свобода, собственность, законность, гуманность.

5. О феноменах природы.

Сочинение члена лондонской, болонской, петербургской, берлинской и других академий наук.

Глава XXXVIII.

Тупое невежество и пагубные ошибки.

Существуют пороки управления, более заразные, чем чума, и неизбежно несущие с собой беды для Европы от одного её конца до другого. Какой–нибудь из государей затевает войну, и, веруя в то, что Бог – всегда с большими батальонами, он удваивает число своих войск; и вот его сначала разоряет надежда стать победителем; это разорение, бывавшее до того следствием войны, начинается у него раньше первого пушечного выстрела.

Сосед его принимает те же меры, дыбы оказать ему сопротивление; постепенно все государи – каждый в свой черёд – удваивают, таким образом, свои армии; сельские местности вдвойне разоряются; земледелец, выжатый дважды, неизбежно остаётся при половине своего скота, помогающего ему утучнять его землю, и при половине средств, предназначенных для её обработки. И так весь свет страдает от этого почти равнозначно, даже если преимущества обеих сторон равны.

Законы, касающиеся справедливого распределения благ, часто бывают подготовлены столь же скверно, как и ресурсы обременённого долгами правительства. Поскольку все люди обладают одними и теми же страстями, одной и той же приверженностью к свободе, поскольку почти каждый человек являет собой сочетание гордости, алчности, корысти, великой склонности к сладкой жизни и беспокойства, требующего активной деятельности, то не должны ли они все иметь одни и те же законы, подобно тому как в госпитале потчуют одинаковой хиной всех больных, страдающих перемежающейся лихорадкой?

На это обычно отвечают, что в достаточно цивилизованном госпитале каждая болезнь имеет своё специфическое лечение; однако это не относится к нашим правительствам: все народы больны нравственно, но нет даже двух режимов, кои подходили бы друг на друга.

Законы любого рода, предназначенные быть лекарством души, почти всюду составлены шарлатанами, лечащими нас полумерами; некоторые же из этих шарлатанов прописывают нам яды.

Если одна и та же болезнь охватила весь мир, если какой – нибудь баск испытывает столь же великую алчность, как некий китаец, ясно, что требуется один и тот же режим и для китайца, и для баска. Разница в климате не имеет в этом случае никакого значения. То, что справедливо в Бильбао, должно быть справедливым также в Пекине на том простом основании, что как на Атлантическом побережье, так и на берегах реки Инд прямоугольный треугольник является половиной квадрата, имеющего стороны, равновеликие его катетам. Истина всюду одна, законы же между собой расходятся; поэтому – то большинство законов не стоят ломаного гроша.

Какой – нибудь юрист, если он хоть немного философ, мне скажет: законы подобны правилам игры, и каждая нация играет различными шахматами. У одних король может сделать двухступенчатый ход, у других его передвигают лишь на одну клетку; здесь принята рокировка, там – нет. Однако во всех странах игроки подчиняются установленным там законом.

Я ему отвечаю: всё это хорошо, когда речь идёт лишь об игре. Я выручаю прибыль, помещая своё состояние в Голландии под два с половиной процента, тогда как во Франции я бы мог поместить те же деньги под пять. За одни и те же продукты в Англии пошлина выше, чем в Испании. Действительно, правила таких игр вполне произвольны. Однако существуют игры, в которых дело идёт о свободе, чести и жизни.

Тот, кто пожелал бы подсчитать несчастья, связанные с порочным правлением, вынужден был бы написать историю человечества. Из всего этого вытекает, что если люди ошибаются в физике, то они ещё больше делают ошибок в морали, и мы обречены на невежество и несчастье в жизни, которая – поскольку одно вытекает из другого, - если очень правильно подвести итог, не содержит и трёх лет, заполненных приятными ощущениями.