Еще и в других отношениях русские подражатели прусского об­разца существенно удалились от него. Они усилил некоторые ме­ры взыскания и изменили смысл или дух, значительного числа распоряжений, сделав их более жестокими. Так, например, кри­тика служебных приказов: немецкий текст запрещал ее подчи­ненным в отношении своего начальства «под угрозой крайнего не­годования государя», в русской версии говорилось: «под угрозой пытки».

Все вместе взятое встретило не в одном победителе при Рымнике более или менее открыто высказанную враждебность, и следствием этого было то, что, в течение четырехлетнего царст­вования, вместе с Суворовым, Румянцевым и лучшими предста­вителями генерального штаба, 7 фельдмаршалов, 333 генерала и 2 261 офицер всех чинов подверглись увольнению. Уволенные большею частью вновь призывались на службу через год, или да­же через более короткий срок; вернувшись, они, однако, не лучше прежнего мирились с новым положением вещей.

Когда эти наставления применялись, они делались еще более неприятны. По природе своего ума Павел понимал их так, что они заключают все военное искусство в одном незыблемом законе. Офицеры и солдаты должны были найти в них указание для всего, что им нужно было сделать, при всяких обстоятельствах. Государь желал в них видеть, только автоматов, руководимых в их малей­ших движениях, этими определенными указаниями, и требовал, чтобы они никогда, ни малейшим образом и ни в коем случае не уклонялись в сторону по собственной инициативе. При толковании принятых правил — умственным способностям людей и их начальников нечего было проявляться, а применение системы ве­то к упразднению всех штабов и канцелярий. Устав и воля госу­даря, обеспечивавшая его исполнение: этого должно было быть достаточно. Павел хотел непосредственно начальствовать над ар­мией и лично входить во все малейшие подробности службы.

На военном поле, ценой усилий, имевших возможность полу­чить лучшее применение, и возмутительных грубостей, эта сис­тема привела к результатам, которые любитель прусского кап­ральства мог находить удовлетворительным. Об ее значении на поле сражения Павел узнал из собственного опыта в Голландии с Германом, в Швейцарии с Римским-Корсаковым и даже в Италии с Суворовым. Чтобы срывать лавры на берегах По, он должен был призвать того, кто презирал его уставы и кто одерживал победу за победой только благодаря тому, что не считался ни с какими распоряжениями и пользовался австрийскими штабами. Когда же победитель при Требии и Нови лишился этой помощи, он при­нужден был сознаться, что не в состоянии продолжать кампанию.

Великий полководец был, впрочем, во всех отношениях выдаю­щейся личностью, и его гениальный индивидуализм, неистово вос­ставший против нового порядка вещей, послужил, к сожалению, лишь к образованию двух различных полюсов в одинаково заблуж­дающихся военных понятиях его соотечественников. Гении встре­чаются редко и, желая вдохновиться примером и традицией этого учителя, менее одаренные ученики, Скобелевы и Драгомировы на­ших дней, только исказили и то, и другое, безрассудно отрицая вся­кое правило и даже науку. В то же время, на противоположном по­люсе, преемники Аракчеева и Штейнвера, принадлежавшие в своей совокупности к Гатчинской школе, сильнее поддались вред­ному влиянию ее обучения и пропагандировали ее заветы.

За опубликованием новых уставов быстро последовало изменение одежды. В большинстве армейских полков Потемкин ввел форму простую, свободную и приспособленную к климату страны, которая приближалась к обычному костюму ме­стного населения. В одном из своих писем к Екатерине фаворит в следующих выражениях жаловался по этому поводу на смешные наряды, якобы военного вида, от сложной роскоши которых еще не отказалось большинство европейских армий: «Завиваться, пуд­риться, заплетать косы, — разве это дело солдат? У них нет ка­мердинеров!»[29]

Павел думал вместе с Цезарем, что блестящий мундир «прида­ет бодрость» тому, кто его носит, или, попросту, ему хотелось иметь солдат, одетых так же, как солдаты Фридриха II. Кроме то­го, он ненавидел все, что ему напоминала «кривого». Он достиг желаемого, но опять какой ценой! По свидетельству Саблукова, напудренная прическа с буклями и косами заставляла людей его полка проводить над ней всю ночь, когда им на другой день нужно было явиться на ученье. Парикмахеры, по два на эскадрон, дей­ствительно должны были употребить много времени, чтобы спра­виться со своей задачей, и операция, связанная с отвратительны­ми подробностями, причиняла пациентам жестокую муку. Пропи­тывая волосы смешением муки и сала и смачивая их квасом, ко­торый они предварительно набирали в рот, артисты казармы со­провождали эти намазывания таким грубым втиранием и скручи­ванием, что, несмотря на свое крепкое сложение, молодой Турге­нев при первом опыте чуть было не лишился чувств. Эта «пудра», обращавшаяся после просушки в толстую кору, причиняла людям сильные головные боли, не давая императрица в то же время возможности заботиться об элементарной чистоте.

Не меньше стеснял их и самый мундир. Павел желал, чтобы они были в нем так затянуты, что едва могли бы дышать. В случае падения, они неспособны были сами подняться. Такие же узкие штиблеты жалиим ноги, и самим немцам этот смешной наряд, уже вышедший в их государстве из употребления, казался стран­ным. Адъютант князя Зубова и вдохновенный драматург Алексей Копьев развлекал Москву, показывая на улицах карикатуру но­вой полковой формы: длинную косу до икр, треуголку в три фута шириной и перчатки с раструбами, в форме огромных воронок. Но за это он поплатился разжалованием.

Мешая хорошее с дурным, как это иногда с ним случалось, Па­вел решился, однако, прибавить очень полезную принадлежность к этому костюму, настолько же неудобному, сколько смешному: меховые жилеты для зимнего сезона. Он распорядился также очень разумно, чтобы все предметы обмундирования выдавались отныне войскам натурой, а не денежными суммами, на совесть офицеров; эта мера была связана с планом общей реформы, к ис­полнению которой однако не было даже преступлено. Организа­ция интендантства была из самых скверных, а для нужд военного времени ее собственно не существовало вовсе. Ничего не было придумано для улучшения этого положения вещей. Разумные по­пытки к уменьшению хотя бы в этом отношении вкоренившихся привычек грабительству не привели ни к каким результатам, и запас в 8 миллионов рублей, составленный для возмещения обыч­ного расхищения фондов в комиссариатах, тоже не остался цел.

Противореча, по своей привычке, самому себе, Павел, напра­вив свое главное усилие на развитие военного могущества империи, хотел однако сделать в этой области большую экономию. Еще в 1798 году, накануне своего вступления в антифранцузскую коалицию, он решил произвести значительное сокращение налич­ного состава: одним взмахом пера он упразднил 45 440 человек и 12 268 лошадей. Преследуя те же цели, нисколько не отказываясь от роскоши в одежде большей части своих солдат, он собирался ввести самую строгую простоту в обмундирование гвардии. Запре­щен был подбор разнообразных и богато расшитых мундиров, из которых самый скромный стоил 120 рублей; запрещено также статское платье, заменявшее, по последней моде, в светской жиз­ни мундир. Запрещены фраки от хорошего портного, роскошно расшитые жилеты, шелковые чулки и бальные башмаки с золоты­ми пряжками. Запрещены также, под угрозой самого строго взы­скания, муфты. Прощайте, шубы, кареты, многочисленные слуги. За 22 рубля офицер прежней «troupe doree» должен был одеться. Ему было запрещено снимать эту преобразованную форму и ре­комендовано жить «скромно».