Год 1816 в жизни Карамзина примечателен: историк доставил в Петербург рукописи первых восьми томов своего сочинения. Позади 13 лет упорного труда, работа продвигалась не так быстро, как того хотел автор. он много раз называл сроки ее завершения и столько же раз их переносил.

Каждый том давался с большим трудом, что явствует из его письма брату. Историк в 1806 году мечтал довести свое сочинение до татаро-монгольского нашествия и жаловался на недостаток сил: «Жаль, что я не моложе десятью годами. Едва ли Бог даст мне довершить мой труд; так много еще впереди». 1808 год: «В труде моем бреду шаг за шагом, и теперь, описав ужасное нашествие татар, перешел . на десятый век». 1809 год: «Теперь с помощью Божьею, года через три или четыре дойти до времени, когда воцарился у нас знаменитый дом Романовых». 1811 год: «Старость приближается и глаза тупеют. Худо, если года в три не дойду до Романовых».

Не дошел не только в три, но и в пять лет —рукопись восьмого тома заканчивалась 1560 годом. И это несмотря на то, что неоценимую услугу автору оказывал директор Московского архива Министерства иностранных дел Федор Алексеевичта историка и великолепный знаток древности. По заданию директора сотрудники музея подбирали необходимые Карамзину материалы, освобождая его от черновой работы —кропотливой, изнурительной и далеко не всегда успешной.

Конечно, задача, стоящая перед историком была огромна. И тем не менее медленное течение работы объяснялось и другими обстоятельствами: отсутствием специальной подготовки, восполнение которой требовало времени, а еще —душевного спокойствия, так необходимого любому художнику слова. Победа Наполеона в 1807 году под Аустерлицем над русской армией, нашествие армии «двунадесяти языков»на Россию в 1812 году, пожар Москвы, во время которого сгорела библиотека Карамзина . Долг патриота позвал 46‑летнего Николая Михайловича в ряды ополченцев, но, по его словам, «дело обошлось без меча историографического».

«История государства Российского»должна была печататься в Петербурге, историк вместе с семьей переехал в северную столицу. По велению царя для него в Царском селе был отделан китайский домик, расположенный в Царскосельском парке, на расходы по публикации было отпущено 60 тысяч рублей. Почти два года Николай Михайлович потратил на чтение корректуры. «Читаю корректуру до обморока»—писал он 12 марта 1817 года. Она отнимала все рабочее время историка: «Боюсь отвыкнуть от сочинения», —писал он в одном из писем.

Наконец, в феврале 1818 года восемь томов были готовы. Ожидание приговора читателей, покупателей и почитателей не было ни томительным, ни продолжительным. Автор удостоился ощеломляющего успеха. Пушкин писал: «Появление сей книги . наделало много шума и произвело сильное впечатление. 3000 экземпляров разошлись в один месяц ( чего никак не ожидал и сам Карамзин)».

Посыпались отзывы, один лестнее другого, и исходили они не от безвестных читателей, а людей, представляющих духовную элиту того времени. Михаил Михайлович Сперанский: «История его есть монумент, воздвигнутый в честь нашего века, нашей словестности». Василий Андреевич Жуковский: « . Я гляжу на историю нашего Ливия (римского историка, автора «Римской истории»), как на мое будущее: в ней источник для меня и вдохновения и славы». Даже декабрист Николай Иванович Тургенев, которому, разумеется, не могла импонировать направленность сочинения, восхвалявшая самодержавие, не удержался от комплиментов: «Чувствую неизъяснимую прелесть в чтении . Что-то родное, любезное.»Друг Пушкина Александр Петрович Вяземский :»Карамзин —наш Кутузов двенадцатого года, он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие о том узнали в двенадцатом году».

Интерес к «Истории государства Российского»объяснялся не только мастерски написанным текстом, но и общей обстановкой в стране —разгром наполеоновской армии и последовавшие за ним события вызвали рост национального самосознания, потребность осмыслить свое прошлое, истоки могущества народа, одержавшего победу над сильнейшей армией в Европе.

Были и критические отклики, но они тонули в хоре похвал. Наиболее серьезным критиком выступил глава школы скептиков Михаил Трофимович Каченовский. Он ставил под сомнение достоверность источников, возникших в древности, и историю, написанную на их основе, считал «баснословной». Когда Иван Иванович Дмитриев посоветовал дать отповедь критику, деликатный Николай Михайлович ответил своему приятелю так: « . критика его весьма поучительна и добросовестна. Не имею духа бранить тебя за твое негодование, но сам не хочу сердиться».

К Карамзину пришла вторая слава, известнейший беллетрист и журналист, он стал знаменитым историком. С 1818 года он признанный историограф, кстати, единственный, кого знает широкая публика. Успех воодушевил автора но работа над последующими томами продвигалась все так же медленно. Исследовательского опыта прибавилось, но вместе с ним прибавились и заботы, которых Карамзин не знал в Москве —дружба с императором обязывала присутствовать на семейных праздниках императорский фамилии, раутах, маскарадах. «Я не придворный! —с горечью писал историк Дмитриеву. —Историографу естественнее умереть на гряде капустной, им обработанной, нежели на пороге дворца, где я не глупее, но и не умнее других. Мне бывало очень тяжело, но теперь уже легче от привычки».

Восьмой том кончался 1560 годом, разорвав царствование Иоана IV на две части. В девятом томе, которым открывалось продолжение издания, Карамзин решил изложить самые драматические события его царствования.

Отношение историка к правлению Иоана IV после введения опричнины однозначно. Его царствование он назвал «феатром ужасов», а самого царя тираном, человеко «ненасытным в убийствах и любострастии». «Москва цепенела в страхе. Кровь лилась; в темницах, в монастырях стенали жертвы, но . тиранство еще созревало: настоящее ужасало будущим», «Ничего не могло обезоружить свирепого: ни смирение, ни великодушшие жертв .»Тиранию Грозного автор уподобляет тяжелейшим испытаниям, выпавшим россиянам в удельный период и время татаро-монгольского ига: «Между иными тыжкими опытами судьбы, сверх бедствий удельной системы, сверх ига монголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовью к самодержавию, ибо верила, что Бог посылает и язву , и землетрясения, и тиранов.»

Казалось бы, описывая тиранию Грозного (а с такой обстоятельностью это делалось впервые), Карамзин наносил удар по самодержавию, которое он последовательно защищал. Это кажущееся противоречие историк снимает рассуждениями о необходимости изучения прошлого, чтобы не повторять его пороков в будущем: «Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели —и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель, может в правлении самодержавном выставить на позор такого властелина, да не будет уже впредь ему подобных».