Другой предпосылкой вовлечения личности в переселение можно назвать, как это ни странно,— существование крепостного права. Система стародворянского, помещичьего государства привязывала крестьянина к месту, гасила ростки социально-экономической активности и создавала “придавленность личности”. [12; 181] По мнению исследователя крестьянских движений — Б. Г. Литвака, стремление искоренить “чувство личности” у крепостных, или не дать ему окрепнуть, лежало в лежало в основе жесткого обращения помещиков со своими крестьянами. [12; 190] Несомненно, недовольство крестьян жестоким обращением, чувство бесправия, несвободы уже само по себе есть почва, на которой могли возникнуть инциденты и, как следствие, желание переселиться в иное место. Однако, Б. Г. Литвак считает, что уровень сознания крестьянства определялся не только отрицательными эмоциями крепостных, не только их недовольством своим состоянием и борьбой “против”, но и их положительным идеалом, их борьбой “за”. Крепостное “за” было нечто весьма неоформленное, очень смутное, чаще всего оно получало реальное выражение в индивидуальном или коллективном стремлении так или иначе изменить свой образ жизни, социальный статус (к примеру, перейти в другую сословную группу крестьянства). Понятие “воля” — постоянный спутник процесса осознавания себя крестьянином как личности — имело самое простое содержание: свобода от помещика. Собственно сама крепостная зависимость крестьян предполагала действие механизма перманентной гетеросуггестии. Внушение при этом производилось в прямой побудительной и преднамеренной форме. Понятно, что такое внушение приводило в действие контрсуггестию, т. к. фильтр недоверия и даже отторжения подобной информации очень высок. Крепостную зависимость к можно представить как сочетание постоянного внешнего “давления” наличность, закономерно порождающего у наиболее сильных личностей внутреннее противостояние. Если личность поднимется до осознания, она начинает искать выход из этого “тупикового” состояния угнетения, несвободы.

Рассмотрев субъективные предпосылки включения личности в миграционный процесс выясним: какие условия стимулировали крестьянскую миграцию. Под условием здесь понимаются непосредственные события, происходящие в жизни личности и страны, эмоциональной реакцией на которые стало создание массовых миграционных настроений крестьян.

Конечно, это наиболее общие, объективные предпосылки переселения, которые можно назвать инвариантной схемой. В каждом конкретном случае эти предпосылки действуют в конкретной ситуации, причем, лишь “переломив­шись” в субъективном восприятии крестьян. Ответы крестьян свидетельствуют о нужде в разных её проявлениях. Здесь и неудобное расположение надела, аренда земли на тяжелых условиях, недостаток топлива, хлеба, тяжесть податей, бедность и общая нехватка денег при мало и при многоземелье “гонит крестьян на самару” (собирательное название места для переселения). Запутавшись в долгах, человек не видит на родине средств выйти из своего положения: “плохой год, хлеба нет, продано всё, кроме необходимогоѕ продать дом или землю? Голодать, побираться придется, поэтому и продают”. “После этого только и остается, что хоть на удачу идти, хоть Христовым именем, кое-какая надежда на успех есть, а хуже чем здесь не будет”. [48; 55] Перед нами явно выраженное субъективное ощущение безысходности, которое порождает у наиболее самостоятельных крестьян (о личностных качествах переселенцев мы писали ранее) стремление найти выход из тупика и тем самым становится одной из субъективных предпосылок миграции.

Неурожайные годы, пожары и вообще все острые несчастья, подрывая крестьянские хозяйства, усиливали стремление к переселению. Одни крестьяне собирались идти “на самару вовсе избившись — им нечем взяться за дело, не у чего жить здесь”,— другие хотя и ведут хозяйство, но чем-либо подстегиваемые, предвидя возможность спуститься на низшую ступень благосостояния (для себя и для детей) — также решаются идти на “вольные земли”.

Причем в процесс включаются не только беднейшие, но иногда и зажиточные, обеспеченные крестьяне: “вдруг заробеют, что дальне плохо будут жить, а на самаре можно будет прочно устроиться”.

Богатый материал, позволяющий воочию увидеть действие объективных и субъективных предпосылок включения крестьян в процесс миграции, даёт изучение мнения переселенцев о жизни. Нами были проанализированы ответы крестьян на вопросы анкет 1877 г. [19] Поскольку на время заполнения анкет некоторые селения существовали пятьдесят и более лет, то понятно, что вопросы отражали мнения второго и третьего поколения переселенцев, а также тех, кто переселился много позже “отцов-основателей”.

Приведем основные вопросы анкет, которые были использованы при анализе:

· что привело или вынудило к заселению данной местности;

· какие препятствия были встречены переселенцами со стороны туземцев или, если можно, природы;

· какова была первоначальная жизнь переселенцев.

Из общего количества свободно основанных селений (28), источники колонизации Волго-Ахтубинской поймы выделяют 27,5% сел, жители которых считают, что их вынудили переселиться такие обстоятельства, как “по случаю крайнего недостатка земли и других угодий” [19, 133], а также “более из стеснения полного числа жителей из тех мест” [19; 136]. Эти ответы явно свидетельствуют о субъективном ощущении крестьянами аграрного кризиса.

Нетрудно представить модель поведения крестьянина, в ситуации субъективного ощущения кризиса. Сами ожидания ухудшения жизни, как показывают исследования современных психологов (Э. Берн, Дж. Тойч, Дж. Гриндер и др.), негативным образом влияют на жизненные планы и настроения как отдельной личности, так и всей крестьянской семьи. В подобной ситуации в качестве выхода из кризиса, тупика возникает поисковая активность: человек ищет ответ на вопрос: Что делать, чтобы выжить? Как уйти от неблагоприятных условий? Несомненно, существовали и иные варианты выхода, но геополитические условия России (обширные территории империи, политика правительства, направленная на заселение новых земель и др.) делала предпочтительным выход через переселение крестьянства на окраины страны.

Исследователь переселенческих легенд о “далеких землях” К. В. Чистов читал, что ожидания потенциальных мигрантов, как и вообще крестьянские представления о переселениях на окраины империи, отражали не столько реальное развитие бегства и миграционных движений, но в первую очередь сознание их участников или крестьян готовых, но не имевших возможности примкнуть к ним. Бегство и уход с родных и насиженных мест, готовность пройти тысячи верст в поисках выхода из тисков личного или общественного кризиса сопровождали такие амбивалентные чувства, как отчаяние и решительность. Но не только они стимулировали переселенческий процесс. Без слухов, мифов, порождавших мечты и иллюзии, без массового заражения этим общественным настроением — переселение таких больших человеческих массивов не могло бы осуществиться. Беглецы и переселенцы не просто рвались в неизвестность, им светили далекие, но яркие огни, на их горизонте рисовался красочный мираж, который звал и вел, заставляя обрубать столетние корни привязанностей к земле. [13; 317]