Вообще, тема страдания для Достоевского очень важна. Только через страдания приходит счастье, страдания искупляют грехи. Свидригайлов говорит, что “человек вообще очень очень даже любит быть оскорбленным”[26]; Миколка, признавшись в убийстве, принимает на себя страдание; Соня говорит, что никогда не оставит Раскольникова, потому что он несчастен, так же поступает и князь Мышкин в отношении Настасьи Филипповны.

Крайне важна для Достоевского тема веры. Сонечка Мармеладова окончательно не погибла под давлением города только потому, что она не пропустила в свою душу разврат, которым пропитан Петербург. Когда Сонечка читает Раскольникову Библию, ее голос, до того тихий, “прорывается”, становится звонким как струна. Символичен также обмен крестами. Крестами меняются Сонечка и Лизавета и Рогожин и Мышкин. Рогожин и Соня — переступившие, Лизавета и Мышкин — праведники. В черновиках Достоевский называет Льва Мышкина “князем Христом”. Его вселюбовь и доброту трудно не заметить: его благословляет мать Рогожина, выжившая из ума старуха, ничего уже не понимающая. Это значит, что она увидела в нем что-то, чего нет в остальных людях. Он стремится всем помочь, и все обращают внимание на его “божественные” качества, даже те, кто незадолго до этого называл его идиотом (Ганя Иволгин). Все ждут от него любви и сострадания, но люди современного общества настолько эгоистичны, что хотят, чтоб сострадали и любили только их. Поэтому Мышкин теряет Аглаю.

Князь не смог спасти никого, но, мне кажется, он все-таки смог как-то повлиять на знакомых людей, он смог хоть чуть-чуть изменить Петербург в лучшую сторону.

Петербург — город болезни. Во-первых, это его болезненная обстановка: грязь, канавы, грязный туман, желто-зеленые постройки. Но основная болезнь, которой страдает Петербург — это преступление. Преступление является сутью этого города. Не случайно преступление так или иначе встречается в большинстве произведений Достоевского. Нет, Петербург не является, как говорилось раньше, причиной преступления, а является его соучастником. Конечно, Раскольников не убил бы старуху, если бы был богат. Если бы у него было достаточно денег, ему бы не пришлось жить в такой “конуре”, ему бы не пришла в голову идея о право имеющих и тварях дрожащих. Причем преступление для Достоевского заключается не только в самом поступке, но и в том, что человек разрешил себе убийство. Убивая человека и даже разрешив себе это убийство, Раскольников тем самым убивает себя. Узнав, что старуха остается дома одна и решившись на убийство, он “Вошел к себе, как приговоренный к смерти“[27]. Когда он выходит из дома, он думает о людях, идущих на казнь. Придя к старухе, он “остановился и притих, как мертвый”. И действительно, можно выстроить такую цепь: Алена Ивановна —<сестра> Лизавета —<кресты> Сонечка — <Раскольников>Дунечка — <сестра> Раскольников. Убийство у Достоевского приравнивается к самоубийству, а самоубийство совершают только полностью исчерпавшие себя люди. Например, Свидригайлов. Его можно считать лицом Петербурга — такой же развратный и переступивший. Свидригайлов и Раскольников видят привидения — они оба больны. Их объединяет общая болезнь — преступление. Свидригайлов является идеологическим двойником Раскольникова, а его самоубийство — одним из возможных путей последнего.

Петербург поощряет преступления, как только человек разрешил себе убийство, пути назад уже нет: “Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать”[28]. Вот оно определение Петербурга — машина, бездушная машина. Подобное представление появится и у А. Белого.

Вряд ли будет сильным преувеличением сказать, что Петербург Андрея Белого вырос из достоевского, по крайней мере, последний сильно на него повлиял. Даже лексически у них есть общие моменты: огромное количество событий помещается в относительно небольшой промежуток времени (на 24 часа запрограммирована бомба), поэтому у обоих писателей часто появляется слово “вдруг”. Иногда можно заметить практически прямое влияние Достоевского: разговор Павла Яковлевича с Николаем Аполлоновичем очень напоминает разговор Порфирия Петровича с Раскольниковым — намеки, загадки, недоговорки. Но если Достоевский описывал Петербург как просто темный и грязный город, способствующий физической и моральной смерти его жителей, то Петербург Белого несет более мистическую окраску, потустороннее что-то. Грязноватый туман, многотрубные дали и люди даже какие-то неживые, люди-тени, люди-силуэты, копоть на окне. Для Белого, как и для Достоевского, Петербург являлся лицом страны, по-гоголевски сборным городом, в котором сконцентрированы пороки современного общества. Возможно, для доказательства современности и актуальности появляются реальные лица, правда несколько “замаскированные”: граф Дубльве (С.Ю. Витте). Как и у Достоевского, город порождает преступление, но люди здесь не настолько идеологичны, как у Достоевского. В Петербурге Белого нет людей, подобных Раскольникову, Мышкину или Сонечке.

Петербург — город, настроенный открыто враждебно по отношению к людям: “Изморось поливала улицы и проспекты, тротуары и крыши. Она поливала прохожих и награждала их гриппами: ползли вместе с пылью дождя инфлуэнцы и гриппы под поднятый воротник: гимназиста, студента, чиновника, офицера, субъекта ”[29]. Причем, этот Петербург — замкнутое пространство, островок, а вокруг ничего нет. Этот город по-достоевски грязен, только для Белого еще важен холод, окутывающий город, переносящийся в души своих жителей, полностью вытесняя из их жизней истинные и прекрасные человеческие чувства, порождая потирание потных рук и лягушачью улыбку. Вообще, Петрбург Белого наполнен элементами достоевского Петербурга, как внешне, так и внутренне. Например, желтый цвет. Он просто заполняет город, лично я, не прилагая особенных усилий, насчитала 42 упоминания этого цвета, а также слов, имеющих сходный корень. Он вытесняет все другие цвета, он — цвет болезненный, символ хаоса и безумия, а также провокации. Еще желтый цвет передает политическую обстановку России того времени. Ощущалась “желтая опасность”, идущая с Востока (Русско-японская война 1904-1905 гг). Не случайно в романе часто встречаются восточные предметы (восточные туфли Николай Аблеухова, японские пейзажи в квартире Лихутиной) и “опасный” желтый цвет (“желтые, монгольские рожи”). Помимо желтого в романе часто упоминаются следующие цвета: зеленый (близкий к желтому, цвет Невы), серый (и черный — улицы, мосты)и красный (кровавый, багровый, символ смерти, угрозы).

Петербург населен большей своей частью пустыми, никчемными людьми. Примером может служить фигура Лихутиной, “пустой бабенки” и ангела Пери в одном лице, сидящей целыми днями в крошечной оранжерейке с японскими хризантемами и собирающей таксу на фифки, а также ее посетителей. Подобные люди создают некоторый ореол вокруг себя, скрывающий истинную ничтожность и душевную пустоту, говоря грубо, они просто выпендриваются, таковы законы современного общества: “Если бы посетитель Софьи Петровны оказывался музыкальный критик или просто любитель, то Софья Петровна ему поясняла: ее кумиры — Д у н к а н и Н и к и ш; в восторженных выражениях, не только словесных, сколько жестикуляционных, она поясняла, что намерена изучить мелопластику и исполнить танец полета Валькирий в Байрейте”[30]. И в то же время она неправильно произносит слова, которыми хочет себя “украсить”, чем себя и разоблачает. Некоторые же люди овладели этим искусством притворства, лицемерия и откровенной лжи, что этот ореол “прирастает” к ним, скрывая истинную личность (лягушачья улыбка Аблеухова-младшего). Не менее “пусты” и большинство ее посетителей, с удовольствием рассказывающие “фифку за фифкой, кладя в жестяную кружку двухгривенный за двухгривенным”[31].