Свое отражение события послевоенной советской действительности нашли также в сказе "Не та цапля" (1950).

В 1949 году Бажов побывал на Уралмашзаводе, осмотрел модель первого шагающего экскаватора и детали машины, находившейся в сборке. "Царь-машина" - так охарактеризовал писатель новое детище советского машиностроения. Посещение завода и дало Бажову материал для произведения. Он сопоставил громадное промышленное предприятие со старым Сысертским заводом, вспомнил клеймо, ставившееся на изделиях заводского округа, - цаплю. Изображение цапли, превращенное заводчиками в своеобразный владельческий герб, торчало на каждом шагу. Оно было ненавистно рабочим. В их песне "О цапле", опубликованной Бажовым еще в фольклорном сборнике В. Бирюкова, говорилось: "Горько, горько нам, ребята, под железной цаплей жить".

Сказ ведется от имени рабочего-пенсионера, бывшего слесаря Сысертского завода Кузьмы Осипыча. Его внук Ваня "на войне до лейтенанта дослужился, три награды имеет. Теперь при городе (в Свердловске. - М. Б.) на большом заводе в сборочном цехе работает". Приехал Ваня на побывку домой, послушал рассказы деда о цапле и посоветовал "поглядеть на нашу цаплю, которая сейчас на сборке",-и старику "любопытно стало, что в самом деле за штука такая, да и на заводе том я не бывал, а Ваня его что-то больно высоко ставит . Дай, думаю, съезжу, погляжу".

Заключительная часть сказа передает впечатления Кузьмы Осипыча от увиденного: "Как вошли в заводские ворота, так я и понял, что этот завод с нашим старым и сравнивать нельзя Такого я и в думках не видывал". Поразила старика и "не та цапля"-шагающий экскаватор, с его "деталями", которые и в цех-то не вмещаются.

Вывод старого рабочего касается существа дела- разницы в положении рабочего в социалистическом обществе и капиталистическом: "Наша заводская цапля как нарочно была придумана, чтобы люди зря мытарились, а эта - наоборот, чтоб человека от кайла да лопаты освободить, облегченье ему сделать". Увиденное стало для старика "окошком в будущее": "Настроим могучих машин . Легче станет работать, удобнее, веселее, а все-таки дела у всякого хватит".

Когда заводские начальники требуют от мастера объяснений, где и как найти Веселуху - задорную и озорную покровительницу мастерства-искусства (фантастический образ, во многом родственный Малахитнице), Панкрат "говорит шуткой":

"- Бабенка приметная: рот нарастопашку, зубы наружу, язык на плече. В избу войдет-скамейки заскачут, табуретки в пляс пойдут. А коли еще хмельного хлебнет, выше всех станет, только ногами жидка: во все стороны покачивается". И еще: "А ремесло у Веселухи такое. С весны до осени весь народ радует сплошь, а дальше по выбору. Только тех, у кого брюхо в подборе, дых легкий, ноги дюжие, волос мягкий, глаз с зацепкой и ухо с прихваткой". А это значит: "Дюжими у нас такие ноги зовут, что сорок верст пройдут, вприсядку плясать пойдут да еще мелкую дробь выколачивают". Глаз с зацепкой - "такой, что на всяком месте что-нибудь зацепить может: хоть на сорочьем хвосте, хоть на палом листе. А ухо, которое прихватывает и держит все, что ему полюбится. Ну, мало ли: как ронжа звенит, как трава шуршит, как сосна шумит". Балагурная реплика Панкрата передает его художническое восприятие природы.

Человек одаренный, страстно любящий родные пейзажи, черпающий в них линии и краски для своих узоров и расцветок, - таков мастер Панкрат. Шутки его исполнены глубокого смысла - в сущности, ими прославляются черты, качества физически и духовно красивого человека. Речь Панкрата - это речь художника, эмоциональная, с характерной народной образностью.

Балагурный, причем колючий характер приобретает порой и речь рассказчика: "Известно, подрядчичья повадка: год на работе мают, день вином угощают да словами улещают". Выразителен в его передаче портрет Веселухи: "Сарафан на ней препестрый, цветастый. На голове платочек, тоже с узорными разводами. Из себя приглядистая; глаза веселые, а зубы да губы будто на заказ сработаны. Одним словом, приметная. Мимо такая пройдет - на годы ее запомнишь".

Конечно, и в это время Бажов, наряду с "анонимными", писал сказы "именные", причем рассказчики здесь-разные люди. Автор сообщает их имена: Сидор Васильевич Климин ("Золотоцветень горы"), Кузьма Осипыч ("Не та цапля"), Иван Долган ("Аметистовое дело"). В "Ионычевой тропе" имени основного рассказчика нет, но мы узнаем все сколько-нибудь важное для понимания его.

Действие названных сказов развертывается в родных для писателя или близких к ним местах, языком которых "пользовался" и дед Слышко. Это Полевское, Сысерть, а также район г. Ирбита, хорошо известный Бажову. Прикрепленность рассказчиков к "бажовским" местам оправдывала употребление обычного для его сказов арсенала речевых средств, в частности и таких, которые могут показаться устарелыми для современных героев и современного повествователя. Так, в сказе "Не та цапля" обнаруживаем привычные для бажовского читателя слова и формы: "вовсе", "мытарились", "всяк"; частицы "ну", "ведь"; вводные слова "видишь" и "вишь", "поди" и "поди-ка"; условный союз "коли" ("если" не употреблялся в сказах); профессионализмы: "кровельные клямеры", "шкворень" и даже такой фразеологизм: "На Коготка . добрый стих нашел", вариант употребленного в сказе 1937 года "Каменный цветок": "на барина умный стих нашел". В то же время в сказе "Не та цапля" и других сказах о советской действительности встретим, естественно, и современную лексику: автобус, радио, рабфак, институт, собрание, кабинет и т. п.

Однако, анализируя язык новых рассказчиков в бажовских сказах, сопоставляя его с языком деда Слышко и других "довоенных" повествователей, не следует ограничиваться рассмотрением лексики, фразеологии, синтаксиса, средств создания портрета или: пейзажа. К каким бы заключениям ни подталкивали чисто арифметические подсчеты, все же, например, диалектные элементы при функциональном анализе речи оказываются малозаметными в сказах Бажова, кроме самых первых.

Важнейшим оказывается другое. Сказы Бажова, взятые в целом, отражают процессы, происшедшие в русском языке и его диалектах в послеоктябрьские годы, отражают в той мере, в какой можно было сделать это, пользуясь образом рассказчика-старика. Современный повествователь говорит не так, как говорил дед Слышко. Чтобы обнаружить разницу в их языке, сопоставим отрывки из раннего сказа "Сочневы камешки" (1937) и одного из последних - "Ионычева тропа" (1949).

Новые рассказчики Бажова знают уральские предания о "тайной силе", но по-своему объясняют поверья старины. В сказе "Рудяной перевал" дед Квасков говорит: "Слыхали, небось, про сады Хозяйки горы, как там деревья меняются. Было синее, стало красное, было желтое, стало зеленое. Это хоть сказка, да не зря сложена . Скажем, на нашем руднике жила идет большим ручьем, а вдруг на ней пересечка . По этим пересечкам и видно, что земля не вовсе угомонилась. В ней передвижка бывает. Рудяной перевал называется. После такого перевала, сказывают, в горе такое окажется, чего раньше не добывали". Таково объяснение перемен "в горе". Квасков рассказывает историю о том, как однажды при обвале три забойщика оказались запертыми в руднике и видели там "рудяной перевал": "Сидят, а дыханье вовсе спирать стало. Вдруг видят,-в одной стороне запосверкивало и огоньки разные: желтый, зеленый, красный, синий. Потом все они смешались, как радуга стала ." А после "оказалось,-в тех же породах много сурьмяной руды, а ее до той поры на руднике никогда не добывали .". Повествователь так выражает свое отношение к рассказам Кваскова: "Насчет подземной радуги сомневаюсь. Может, она померещилась людям, как они задыхаться стали. А насчет остального ("рудяного перевала") правильно старик говорил". Таким образом, современный рассказчик находит научные объяснения преданиям стариков: геологическое - появлению новых минералов, медицинское - тому, что запертые в руднике забойщики увидели "подземную радугу". В существование подземных садов Хозяйки горы он не верит. Другой современный повествователь так поясняет различие между рассказами предшественников и своими: