«Сердилась Матрена на кого-то невидимого», но зла на колхоз не держала. Более того – по первому же указу шла помогать колхозу, не получая, как и прежде, ничего за работу. Да и любой дальней

–––––––––––––––

1 Солженицын А.И. Матренин двор, СПб, 1999, – с. 180

родственнице или соседке не отказывала в помощи, «без тени зависти» рассказывала потом постояльцу о богатом соседском урожае картошки. Никогда не была ей работа в тяжесть, «ни труда, ни добра своего не жалела Матрена никогда». И бессовестно пользовались все окружающие матрениным бескорыстием.

Какой предстает Матрена в системе других образов рассказа, каково отношение к ней окружающих? Сестры, золовка, приемная дочь Кира, единственная в деревне подруга, Фаддей – вот те, кто был наиболее близок к Матрене, кто должен был понять и по достоинству оценить этого человека. И что же? Жила она бедно, убого, одиноко – «потерянная старуха», измотанная трудом и болезнью. Родные почти не появлялись в ее доме, опасаясь, по-видимому, что Матрена будет просить у них помощи. Все хором осуждали Матрену, что смешная она и глупая, на других бесплатно работающая, вечно в мужичьи дела лезущая ( ведь и под поезд попала, потому что хотела подсобить мужикам, протащить с ними сани через переезд ). Правда, после смерти Матрены тут же слетелись сестры, «захватили избу, козу и печь, заперли сундук ее на замок, из подкладки пальто выпотрошили двести похоронных рублей»1. Да и полувековая подруга – «единственная, кто искренне любил Матрену в этой деревне»2,– в слезах прибежавшая с трагическим известием, тем не менее, уходя, не забыла забрать с собой вязаную кофточку Матрены, чтоб сестрам она не досталась. Золовка, признававшая за Матреной простоту и сердечность, говорила об этом «с презрительным сожалением». Нещадно пользовались все Матрениной добротой и простодушием – и дружно осуждали ее за это.

Неуютно и холодно Матрене в своем государстве. Она одинока внутри большого общества и, что самое страшное, – внутри малого – своей деревни, родных, друзей. Значит, неладно то общество, система которого подавляет лучших.

Продолжим эту мысль. Можно сказать о том, что Матрена близка герою другого рассказа Солженицына – «Один день Ивана Денисовича». Оба они – личности соборные, то есть несущие в себе народные начала, подсознательно чувствующие личностную ответственность перед народом. «Знают они о том или даже не подозревают, осознанно они поступают или подсознательно, но они

отвечают на вызов нечеловеческой системы власти. Система подавила их за чертой милосердия, обрекла на уничтожение. Уже не

–––––––––––––––

1 Солженицын А.И. Матренин двор, СПб, 1999, – с. 181

2 .там же, с. 179

конкретно Ивана Денисовича лишь или одну Матрену, а весь народ… Они готовы идти претерпевать неимоверно многое, в том

числе и личные унижения – не унижаясь душой при этом»1

Таким образом, мерой всех вещей у Солженицына выступает все-таки не социальное, а духовное. «Не результат важен… а дух! Не что сделано – а как. Не что достигнуто – а какой ценой», – не устает повторять он, и это ставит писателя в оппозицию не столько к той или иной политической системе, сколько к ложным нравственным основаниям общества»2

Вот об этом – о ложных нравственных основаниях общества – бьет он тревогу и в рассказе «Матренин двор».

Судьба забросила героя-рассказчика на станцию со странным для русских мест названием – Торфопродукт. Уже в самом названии произошло дикое нарушение, искажение исконных русских традиций. Здесь «стояли прежде и перестояли революцию дремучие, непрохожие леса». Но потом их вырубили, свели под корень, на нем председатель соседнего колхоза свой колхоз возвысил, а себе получил Героя Социалистического Труда.

Из отдельных деталей складывается целостный облик русской деревни. Постепенно произошла здесь подмена интересов живого, конкретного человека интересами государственными, казенными. Уже не пекли хлеба, не торговали ничем съестным – стол стал скуден и беден. Колхозники «до самых белых мух все в колхоз, все в колхоз», а сено для своих коров приходилось набирать уже из-под снега. Новый председатель начал с того, что обрезал всем инвалидам огороды, и огромные площади земли пустовали за заборами. Долгие годы жила Матрена без рубля, а когда надоумили ее добиваться пенсии, она уже и рада не была: гоняли ее с бумагами по канцеляриям несколько месяцев – «то за точкой, то за запятой». А более опытные в жизни соседки подвели итог ее пенсионным мытарствам: «Государство – оно минутное. Сегодня, вишь дало, а завтра отымет»3.

Все это привело к тому, что произошло искажение, смещение самого главного в жизни – нравственных устоев и понятий. Как получилось, горько размышляет автор, «что добром нашим, народным или моим, странно называет язык имущество наше.

–––––––––––––––

1 Бондаренко В. Стержневая словесность // Наш современник.– 1989. – №

12. –с.174

2 Латынина А. Солженицын и мы // Новый мир.– 1990.– № 1.– с. 249.

3 Солженицын А.И. Матренин двор, СПб, 1999, – с. 162

И его-то терять считается перед людьми постыдно и глупо»1. Жадность, зависть друг к другу и озлобленность движут людьми. Когда разбирали Матренину горницу, «все работали, как безумные, в том ожесточении, какое бывает у людей, когда пахнет большими деньгами или ждут большого угощения. Кричали друг на друга, спорили»2.

«И шли года, как плыла вода…» Вот и не стало Матрены. «Убит родной человек»3,– не скрывает своего горя герой-рассказчик. Значительное место в рассказе писатель отводит сцене похорон Матрены. И это не случайно. В доме Матрены в последний раз собрались все родные и знакомые, в чьем окружении прожила она свою жизнь. И казалось, что уходит Матрена из жизни, так никем и не понятая, никем по-человечески не оплаканная. Даже из народных обрядов прощания с человеком ушло настоящее чувство, человеческое начало. Плач превратился в своего рода политику, обрядные нормы неприятно поражают своей «холодно-продуманной» упорядоченностью. На поминальном ужине много пили, громко говорили, «совсем уже не о Матрене». По обычаю пропели «Вечную память», но «голоса были хриплы, розны, лица пьяны, и никто в эту вечную память уже не вкладывал чувства»4.

Несомненно, самая страшная фигура в рассказе – Фаддей, этот «ненасытный старик», потерявший элементарную человеческую жалость, обуреваемый единственной жаждой наживы. Даже на горницу «легло проклятие с тех пор, как руки Фаддея ухватились ее ломать»5.

Такое ли уж страшное зло этот Фаддей, пересчитывающий каждое бревнышко, свозящий остатки горницы с переезда чуть ли не в день похорон? В XIX веке он, вероятно, сошел бы за тургеневского Хоря из «Хоря и Калиныча» или хозяина притынного кабака в «Певцах»… При Столыпине он стал бы цивилизованным фермером. В Тальнове, пережившем и вакханалию коллективизации, и поборы послевоенных лет, этот тип скопидома, крепкого хозяина, конечно, «озверел», обрел черты весьма жутковатого хищника. Что ему стоило уговорить бессребреницу Матрену, которая каждую весну впрягалась с бабами в плуг, чтобы вспахать огороды, и никаких денег не брала! Но особого злодейства в его жадности, примет