Конечно, "Cчастливая женщина" - не интимный дневник графини Ростопчиной. Обстоятельства биографии автора и героини похожи, но не тождественны. Неудачное замужество Додо Сушковой не роковая ошибка Марины Ненской, обманутой искусным притворством немолодого жениха. Выбор Евдокии скорее всего можно назвать браком по расчёту; муж был не старше, а моложе и по-своему, несомненно, любил её. Просто лишённая романтической любви, Ростопчина столкнулась с прозаической семейной жизнью вдвоём с взбалмошным и, кажется, не очень романтичным человеком. Не срисован с князя П.А. Мещерского или с А.Н. Карамзина, сын историографа - их молва назвала возлюбленными графини и Борис Ухманский. Образ Марии скорее не так автобиографичен, как автопортретен.

" … в книгах её так много похожего на лирический дневник … . Но самая жизнь, запечатлённая в этих воспоминаниях, похожа на странный роман… " - так лаконично и тонко очертил жизненную канву Ростопчиной Владислав Ходасевич в посвящённой ей статье.[11] В этой характеристике он невольно следует самой поэтессе, писавшей П.А. Вяземскому по поводу последнего издания своих стихотворений: "Это листки из сокровеннейшего дневника моего сердца, которые до сих пор хранились под спудом и не показывались никому".[12]

Ростопчина была лирической поэтессой "в высшей степени"; её стихотворения - почти всегда признания, с точными датами и посвящениями, намеками на понятные ей и близким события. Стирая черту между своей жизнью и её словесным преломлением, Ростопчина одновременно и придавала осязаемость традиционным поэтическим формулам, и подчиняла свою биографию условностям литературы. Это была квинтэссенция романтического видения.

Проза, поэмы, драматургия Ростопчиной родственны её лирике. Внутренняя близость к поэзии особенно проявилась в "Счастливой женщине" - и в недостатках, и в своеобразии романа. Он получился слишком растянутым, часто риторичным в отступлениях и не лишённым мелодраматичности. Причудливое смешение аналитичности и моралистики, свойственной веку восемнадцатому, и конфликтов светской повести В.Ф. Одоевского или В.А. Соллогуба не создавала романную форму, и произведение оставалось как бы незавершённым. Но "Счастливая женщина" не была и всего лишь подражанием романтической повести. Поэтическая героиня Ростопчиной одновременно жертва и порождение не идеального окружения: свет преследовал её чувства, но и одухотворял существование Марины. Коллизия "Счастливой женщины" оказалась как бы (слабым и бледным, конечно) предвосхищением истории Анны Карениной. Романтическая поэтика, может быть, неожиданно для самой писательницы, нарушалась и бралась под сомнение.

Впрочем, не вполне романтическим оказался и идеал писательницы. Образ женщины, требующий поклонения и защиты, представлялся Ростопчиной несовместимым с формально - юридической, "непоэтичной" и "безнравственной" идеей эмансипации, свободы брака и любви, которой посвятила свои романы Жорж Санд. Цензура рассудила иначе.

"Он мне кажется сомнительным в смысле нравственном и плохим в литературном отношении" - так характеризует роман цензор Ржевский в письме Погодину. Издатель сообщает о мнениях, своих и цензора автору. Ответ Ростопчиной на высказанные ей Погодиным замечания резок, отступать она не намерена: "Я ни слова, ни полслова не переменю", - заявляет писательница и упрекает издателя "Москвитянина", что тот боится "ультра православных злословных".[13]

Роман читает Л.А. Мей и убеждает цензора изменить мнение. В архиве Погодина сохранилось письмо поэта: "Поехали к Графине и прослушали роман (оканчивающийся громовым письмом). Роман оказался (по моему мнению совершенно удобопропускаемый, по мнению Ржевского - пропускаемый за многими исключениями. И с разрешения Владимира Ивановича.[14]). Что делать? … во 2-м часу я во всяком случае буду у Ржевского - кто знает? Утро вечера мудренее? … Роман Графини вообще очень хорош, местами восхитителен", - сообщает Мей издателю.

Претензии цензуры были по-своему логичными. Незаконная любовь Марины и Бориса оправдывалась в глазах Ростопчиной искренностью их чувств, изменами и холодностью мужа Ненской - но она оставалась посягательством на святость и нерушимость брака … . Писательница романтизировала и находила оправдания страсти, но не могла найти его для законов супружества.

Подвёл итог истории и нашёл слова для оценки дядя Ростопчиной, Н.В. Сушков, литератор третьестепенный, но человек с взыскательным эстетическим вкусом; "Сказка как сказка, роман как роман. Нет в нём ничего особенно странного и ничего бессмертного. Что же? И друзья, и недруги стали чего-то доискиваться в нём затаённого, Жорж Сандовского, безнравственного! По-моему, "Счастливая женщина" стоит всех почти повестей и романов, постоянно появляющихся в журналах, - ни выше, ни ниже их; только разве благороднее, благопристойнее и благовиднее."

Роман не принёс счастья героине и оставил неудовлетворённой писательницу. Воображение и воспоминания ведут романтическую красавицу в другой край.

Повесть "Палаццо Форли" написана спустя год после "Счастливой женщины" и внешне не похожа на неё. Интригующий авантюрный сюжет, а не исповедь организуют текст. Любовь героев не драматична, скорее радостна. Охраняемые провидением и заботливой писательницей, Пиэррина Форли и Амиль де Монроа благополучно преодолевают все препятствия. "Счастливая Женщина" и "Палаццо Форли" - это две версии романтического повествования. Судьба может предложить горький или светлый жребий - всё зависит от случая и обстоятельств, а Италия - тот уголок земли, где обстоятельства благоприятствуют любви. Воздух, наполненный мелодичными напевами оперных арий; камень, хранящий следы шагов великого Данте; полувоздушная красавица, как бы вышедшая из золотистой дымки старой венецианской картины … это край, с которым связаны тёплые воспоминания автора "Палаццо Форли". Здесь, в Риме, весной 1846 года соотечественники чествуют её поэтический дар лавровым венком. Здесь Ростопчина встречается с Гоголем, и, может быть, он говорил о красоте и весёлой раскованности итальянского карнавала; сцены народного праздника в повести Ростопчиной напоминают картины этого веселья в гоголевском "Риме". В образе Пиэррины Форли она рисовала своё несбывшееся счастье, как в Марине Ненской - своё настоящее горе.

"Счастливая женщина" и "Палаццо Форли" были попыткой писать вопреки духу и нравам времени и в стороне от него. Их читали - и не читали, обсуждали - и молчали. Спустя 4 года Ростопчина переходит в литературную атаку на новый век. Классический образец для парафразы "Горя от ума" окажется не стесняющим обрамлением современному маскараду идей и идолов, оттеняющим пороки нынешних лжегероев. Фигуры Грибоедова столь объёмные, что скрывают в себе множество современных лицедеев и лицемеров. "Долой маски!"