В другом произведении, «Выбранных местах из переписки с друзьями». Гоголь попытался раскрыть свои собственные 'ду­ховные искания (произведение создавалось в период работы над вторым томом «Мертвых душ») и показать русским людям путь личного самоусовершенствования. При этом писатель стремился достичь единства слова-откровения (благовестия) в слова.-проповеди, объясняющего откровение. В «Выбранных местах» Гоголь органично соединил исповедь и проповедь, слово мирское и слово религиозное.

Перу Гоголя принадлежали и собственно религиозные про­изведения («Размышления о Божественной Литургии»). Осмыс­ливая православное богослужение, таинства исповеди и при­частия, писатель стремился раскрыть высший смысл церковных обрядов.

Исследуя творчество Н.В. Гоголя, русские философы и критики нередко отмечали его пророческий (и даже апокалип-тический) характер, т.е. отражение будущего России. Видели они в нем и выражение извечной борьбы Бога и дьявола. По мнению великого русского философа Н.А. Бердяева, в своих произведениях Гоголь сумел раскрыть основные болезни ду­ховной жизни России. Русский мыслитель и писатель Д.С. Мережковский подчеркивал важность изображения в про­изведениях Гоголя борьбы человека с чертом: «Бог есть беско­нечное, конец и начало сущего; черт — отрицание Бога, а сле­довательно, и отрицание бесконечного, отрицание всякого конца и начала; черт есть начатое и неоконченное, которое выдает себя за безначальное и бесконечное; черт — нуменаль-ная середина сущего, отрицание всех глубин и вершин — веч­ная плоскость, вечная пошлость». По мысли Мережковского, два главных героя Гоголя — Хлестаков и Чичиков — есть ипо­стаси именно такого «среднего» и пошлого черта.

Русские писатели часто обращались к евангельским сюже­там. Евангельские сюжеты и мотивы можно обнаружить даже в тех произведениях, которые по своим идеям весьма далеки от Священного Писания, например, в романе Н.Г. Чернышев­ского «Что делать?» («христоподобная» фигура «особенного» человека Рахметова) или в романе М. Горького «Мать» (Богородица, отдающая своего сына в жертву для спасения человечества).

Попытки создания нового варианта Писания, которое могло бы стать Заветом русских людей, предпринимали многие русские писатели. Можно вспомнить попытку Л.Н. Толстого вернуться к первоистокам христианства и создать свою версию Евангелия («Краткое изложение Евангелия»; «Учение Христа, изложенное для детей») или своеобразный замысел создания Третьего Завета — завета Бога Духа Святого, возникший у Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус.

Душевный переворот, вызванный изменением отношения к религии, пережили многие русские художники. В их числе Л.Н. Толстой и Н.Н. Ге, пришедшие к новому пониманию от­ношений религии и искусства в 80-е гг. XIX в. Эти годы стали непродолжительным периодом стабилизации русской культуры, когда произошло краткое примирение основных противоборст­вующих сил. И обращение к религиозным ценностям было на данном этапе вполне закономерным.

Духовные поиски Л.Н. Толстого выходили за границы ор­тодоксального православия и во многом приближались к про­тестантизму (трактат «В чем моя вера?»). Но в то же время многие его идеи были созвучны поискам русской культуры. Примечательно, что в своем философском трактате «Что такое искусство?» Толстой в качестве важнейшего признака подлин­ного произведения искусства называл его связь с религией. Сущность искусства он видел в единении людей с Богом и между собой, а в отходе нового искусства от веры и в утрате им всемирности усматривал признаки «дурного искусства». «Искус­ство будущего», по мысли Л.Н. Толстого, должно вернуться к первоначальному синтезу и осуществлять «высшее религиозное сознание людей» с целью их «братского единения».

Показательно отношение Л.Н. Толстого к творчеству Н.Н. Ге, которое оказалось во многом созвучно идеям писате­ля. В 80-е гг. художник создал цикл картин на евангельские сюжеты. Библейские образы помогали Ге прикоснуться к выс­шей духовной правде. Вот как характеризовал его картину «Что есть истина?» («Христос перед Пилатом») Л.Н. Толстой: «Дос­тоинство картины . в том, что она правдива . в самом настоя­щем значении слова . Эпоху же в христианской живописи эта картина производит потому, что она устанавливает новое от­ношение к христианским сюжетам». Сущность и актуальный смысл этого «нового отношения» Толстой видел не в отноше­нии к Христу как к Богу или к исторической личности, а в «борьбе нравственного, разумного сознания человека, прояв­ляющегося в неблестящих сферах жизни, — с преданиями утонченного и добродушного, и самоуверенного насилия, по­давляющего это сознание».

Воздействие религии на русскую литературу не ограничива­лось православием. Мы уже упоминали о фактах проникнове­ния в русскую культуру отдельных католических (П.Я. Чаадаев и В.С. Соловьев) и протестантских (Л.Н. Толстой) идей. В кон­це XIX в. в русскую литературу довольно активно стали прони­кать идеи мусульманской и буддийской религиозных систем. Об этом свидетельствует и упомянутый выше трактат Л.Н. Толстого «Что такое искусство?», в котором этические ценности буддизма, мусульманства и конфуцианства рассмат­ривались в одном контексте. Воздействие Корана можно обна­ружить в творчестве Ф.М. Достоевского. Однако наиболее по­пулярными в указанный период были буддийские сюжеты. К ним неоднократно обращались и Л.Н. Толстой, и С.Я. Надсон, и Н.М. Минский, и Д.С. Мережковский. Как правило, это бы­ло связано со стремлением по-новому взглянуть на проблему, поступок и его нравственное последствие, а также с попыткой найти восточные корни в русской культуре.

Русская жизнь и искусство

Русская жизнь, русский быт были в XIX в. тесно связаны и с искусством, и с религией. Все это наполняло их высокой ду­ховностью и целесообразностью, что проявлялось и в системе образования, и в семейных отношениях, и в проведении рус­ских религиозных праздников.

Прекрасное описание быта русской семьи, каким он был в 80-е гг. XIX в., оставил писатель И.С. Шмелев. В своей книге «Лето Господне. Праздники — Радости — Скорби» писатель воссоздал атмосферу, царившую в их доме. Соление огурцов на Покров, освящение яблок в день Преображения Господня, христосование в Пасху, чудесная Масленица, устраиваемая ста­ричком в Зарядье, березки в церкви в Троицын день — все эти приметы праздников свидетельствуют о возможности синтеза, примирения быта, искренней веры и красоты. Детское воспри­ятие четче выявляет суть воссозданной писателем картины прошлого: «Кажется мне, что на нашем дворе Христос. И в коровнике, и в конюшнях, и на погребице, и везде. В черном крестике от моей свечки — пришел Христос. И все — для Него, что делаем. Двор чисто выметен, и все уголки подчищены, и под навесом даже, где был навоз. Необыкновенные эти дни — страстные, Христовы дни. Мне теперь ничего не страшно: прохо­жу темными сенями — и ничего, потому что везде Христос».

Вот это самое ощущение — «везде Христос» — и было ос­новой стабильности и миропорядка. Исчезновение его в созна­нии людей и искусстве неизбежно вело к негативным последст­виям как для общества, так и для культуры.