Свою враждебность господствующим, общественным и литературным нравы футуристы старались подчеркнуть всеми средствами, начиная от желтой кофты и разрисованных физиономий и кончая причудливым оформлением своих сборников, печатавшихся на обойной и оберточ­ной бумаге.

Именно в подчеркивании своей «оппозиционности» заключается ре­альный смысл эпатажа футуристов. «Футуризм для нас, молодых поэ­тов, - писал Маяковский, - красный плащ тореадора, он нужен только для быков (бедные быки! - сравнил с критикой). Я никогда не был в Испании, но думаю, что никакому тореадору не придет в голову помахивать красным плащом перед желающим ему доброго утра другом».

Таким «помахиванием красным плащом» перед «быком» были футу­ристические сборники и манифесты с их характерными в этом отно­шении названиями: «Дохлая луна», «Доители изнуренных жаб», «Мо­локо кобылиц», «Рыкающий Парнас», «Пощечина общественному вкусу», «Идите к черту» и т. д.

Буржуазная критика набрасыва­лась на футуристов, считая их писания «невероятными дикостями» и «чистым дурачеством». В своей автобиографии Маяковский писал об отношении «общества» к футуристам: «Газеты стали заполняться футуризмом. Тон был не очень вежливый. Так, например, меня просто называли «сукиным сыном» . Издатели не брали нас. Капи­талистический нос чуял в нас динамитчиков. У меня не покупали ни одной строчки».

Футуристы, в свою очередь, не стеснялись в выражениях, когда речь шла о современной литературе. Символистов они называли «стволятина», акмеистов – «свора адамов»; они призывали «вымыть руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных бесчисленны­ми Леонидами Андреевыми.

Футуризм равно отрицал и буржуазную и революционно - пролетарскую литературу. Футуристы называли себя «новыми людьми новой жизни».

В ломке ритма, во введении свободных размеров» и разговорных интонаций и даже в «зауми» футуристы имели предшественников в символизме в лице, например, А. Белого. В провозглаше­нии самоценности слова футуристы не были «новаторами»; они до­вершили то дело, которое начали декаденты.

В программной статье «Слово как таковое» В. Хлебников и А. Крученых, приводя заумные строки: «дыр бул щил убе щюр окум вы со бы р л э з», писали: «В этом пятистишии больше русского, на­ционального, чем во всей поэзии Пушкина». Это трудно даже при­нимать всерьез, хотя из такого рода «парадоксов» складывалась платформа футуристов. Проявляя обостренное чутье к слову, футу­ристы доходили до абсурда, занимались конструированием слов без всякого их значения и смысла. Вот, например, строки из стихотво­рения В. Хлебникова «Заклятие смехом»:

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Что смеются смехами, что смеянствувт смеяльно,

О, засмейтесь, усмеяльно!

О, рассмешиш надсмеяльных - смех усмейных смехачей!

От одного словесного корня футуристы производили целый ряд неологизмов, которые, однако, не вошли в живой, разговорный язык. При всей одаренности и чуткости к слову такого, например, крупного поэта, как Хлебников, нужно сказать, что его нова­торство шло в ложном направлении. Хлебников считался открывате­лем словесных «Америк», поэтом для поэтов. Он обладал тонким чутьем слова и будил мысль других поэтов в направлении поисков новых слов и словосочетаний. Например, от основы глагола любить он создает 400 новых слов, из которых, как и следовало ожидать, ни одно не вошло как в разговорный, так и в поэтический обиход.

Новаторство футуристов оригинально, но лишено, как правило, здравого смысла. Так, в одной из деклараций футуристов в качест­ве «задач новой поэзии» перечислены следующие «постулаты»:

1. Установление различий между творцом и соглядатаем.

2. Борь6а с механичностью и временностью.

3. Расширение оценки прекрасного за пределы сознания (принцип относительности).

4. Принятие теории познания как критерия.

5. Единение так называемого «материала» и многое другое.

Конечно, нельзя ставить знак равенства между теоретиче­скими положениями футуристов в их коллективных декларациях и поэтической практикой каждого из поэтов в отдельности. Они сами указывали, что к реализации своего главного лозунга – «самовитго слова» - т.е. они шли «различными путями».

Футуристы демонстрировали свою беззаботность по части идей, выступали за освобождение поэтического слова от идейности; но это вовсе не мешало тому, что каждый поэт-футурист выражал свои вполне определенные идеи.

Если взять два крайних полюса футуризма - Северянина и Мая­ковского, то легко себе представить, насколько была широка амп­литуда идейных колебаний внутри этого течения. Но и это еще не раскрывает всей глубины идейных противоречий футуризма. Отрицание города и капиталистической цивилизации у Хлебникова принимало совершенно иные формы, нежели, например, у Каменского. У раннего Хлебникова мы видим ярко выраженные славя­нофильские тенденции, тогда как Каменский противопоставляет го­роду старую Русь, тяготеет к крестьянскому фольклору. Тяготение к фольклору можно отыскать, у Хлебникова и у Крученых, но у них это значительно менее отчетливо выражено и вовсе не определяет главного направления их творчества в ранний период. Антиурбанизм Хлебникова сказался во всей его поэтике; в его «зауми» мы видим стремление возродить старорусские языковые формы, воскресить ар­хаическйе обороты. Вот характерное четверостишие из поэмы Хлеб­никова «Война – смерть»:

Немотичей и немичей

Зовет взыскующий сущел

Но новым грохотом мечей

Ему ответит будущел.

Хлебников призывает ради поиска языковых форм уйти в средневе­ковье, в глубь русской истории, перешагнуть через Х1Х век, нару­шивший самобытность русского языка. «Мы оскорблены искажением русских глаголов переводными значениями, - пишет он в одном из своих манифестов в 1914 году. - Мы требуем раскрыть пушкинские плотины и сваи Толстого для водопадов и потоков черногорских сторон русского языка». Поэтическое славянофильство Хлебникова органически чуждо Маяковскому, отразившему в своем раннем твор­честве содержание и темп современной городской жизни. Но Мая­ковский в то же время осуждает хозяев современного города, про­тестует против капитализма, коверкающего и уродующего челове­ческую личность.

Литература буржуазного декаданса демонстрирует резкий разрыв с традициями реалистического искусства, в котором утверждается примат содержания над формой, в котором форма соответствует со­держанию. Все «модернистские» течения провозгласили искусство «чистой формы», которое должно освободиться от «плена» содержа­ния. Такой «плен» они считали гибельным для искусства. Придавая форме самодавлеющее значение, нарочито усложняя ее, подчиняя свои художественные поиски не задаче раскрытия содержания, а стремлении выразить причудливые субъективные переживания, дека­денты, акмеисты и футуристы тем самым лишали форму ее ясности, пластичности, жизненности. Вот почему их стихи нередко превраща­лись в причудливую игру звуками, теряли сваи коммуникативную функцию.

В статье «Без божества, без вдохновенья» (1921) А. Блок, давая оценку акмеизму и его роли в литературе, отметил черты, присущие всей литературе декаданса: « .Н. Гумилев и некототорые другие акмеисты, несомненно даровитые, топят самих себя в холодном болоте бездушных теорий и всяческого формализма; они спят непро­будным сном без сновидений; они не имеют и не Желают иметь тени представления о русской жизни и о жизни мира вообще; в своей по­эзии (а следовательно, и в себе самих они замалчивают самое главное, единственно ценное: душу. Если бы они все развязали се­бе руки, стали хоть на минуту корявыми, неотесанными, даже уродли­выми и оттого больше похожими на свою родную, искалеченную, сож­женную смутой, развороченную разрухой страну! Да нет, не захотят они и не сумеют, они хотят быть знатными иностранцами, цеховыми и гильдийскими, во всяком случае, говорить с каждым и о каждом из них серьезно можно будет лишь тогда, когда они оставят свои цехи, отрекутся от формализма, проклянут все эйдологии и станут самими собой».