Рассмотрим главные причины по степени их значимости: экономические, социальные, политические, хотя в жизни они были тесно связаны и взаимозависимы.

Экономические противоречия были обусловлены ростом товарных отношений и тормозящим влиянием крепостничества. И помещичье, и крестьянское хозяйства были вынуждены подчиняться требованиям всероссийского рынка. В экономику все более проникали товарные отношения. “Помещики-крепостники,— писал В. И. Ленин,— не могли помешать росту товарного обмена России с Европой, не могли удержать старых, рушившихся форм хозяйства”[3]. Если в начале XIX в. вывоз товаров из России оценивался в 75 млн. руб., то в середине века уже в 230 млн. руб., или в 3 раза больше. Внутренняя торговля росла еще быстрее. Только речные оптовые перевозки грузов, не считая гужевых, с 1811 по 1854 г. увеличились в 5 раз, в том числе перевозки зерна в 8 раз, муки и круп в 10 раз.

Рост производства хлеба на продажу привел к значительным изменениям в землепользовании. В черноземной полосе помещики увеличивали собственные запашки и за полвека отняли у крестьян половину земель, бывших в их пользовании. Наступление помещиков вызвало резкий отпор со стороны крестьян. В нечерноземных губерниях земля давала низкие урожаи, помещики были менее заинтересованы в увеличении своих посевов, они больше могли получить дохода за счет оброка. К моменту отмены крепостного права в черноземной полосе у помещиков было 72% всех земель, в Среднем Поволжье 62%, в нечерноземной полосе 48%. В первых двух зонах преобладала барщина, и она увеличивалась, в последней рос оброк. Менее заметным, но очень симптоматичным изменением в землепользовании была аренда и покупка земли отдельными крестьянами: в 1858 г. 270 тыс. домохозяев имели в частной собственности свыше миллиона десятин (1 дес.=1,1 га) земли, что свидетельствовало о появлении сельской мелкой буржуазии[4].

Большинство помещичьих хозяйств применяли барщину: на ней было занято около 70% всех крепостных крестьян. В них кризисные явления более всего проявлялись в низкой производительности труда подневольных крестьян. Не заинтересованный экономически работник, по характеристике современника, приходит на работу “сколь возможно позже, осматривается и оглядывается сколь возможно чаще и дольше, а работает сколь возможно меньше — ему не дело делать, а день убить”. Помещики вели борьбу против этого путем усиления контроля и введения особых заданий — уроков. Но первое вело к удорожанию, так как управляющим и приказчикам надо было платить, да они еще воровали продукты для себя. Система же уроков вызвала резкое ухудшение качества пахоты, уборки, сенокоса при выполнении количественных показателей. Помещики замечали, что при обработке своих земель крестьяне работают гораздо лучше, и поэтому старались полностью отнять у крестьян всю землю, переводя их в разряд дворовых или в разряд месячников, получающих месячное содержание. Численность таких крестьян резко возросла к середине века. Процент дворовых вырос почти в два раза (с 4 до 7%) и число их дошло до 1,5 млн. человек.

В нечерноземной полосе преобладала оброчная система в виде денежной и натуральной платы. В конце xviii в. нормальным считался оброк в 5 руб. с души мужского пола (или 7 руб. 50 коп. по ценам середины XIX в.). Перед отменой крепостного права средний оброк возрос до 17—27 руб., а в Ярославской и Владимирской губерниях повысился до 40—50 руб[5]. Некоторые “крестьяне”, владельцы мастерских и фабрик в селе Иванове, платили сотни рублей оброка графу Шереметеву. Высокие оброки были там, где крестьяне могли хорошо заработать: около столиц и крупных городов, в промысловых селах, в районах огородничества, садоводства, птицеводства и т. п. Средние размеры оброков выросли в черноземной полосе в 2,2, а в нечерноземной в 3,5 раза. В оброчных имениях наблюдались часто кризисные явления, проявлявшиеся в разорении крестьянских домов тяжелыми поборами и в накоплении недоимок по оброчным платам, в побегах крестьян, потерявших связь с землей, с собственным хозяйством.

Помещики, несомненно, видели преимущества вольнонаемного труда по сравнению с крепостным. Те же самые крестьяне, которых они обвиняли в лени, объединившись в артели, за плату пахали землю, строили дома и постройки со сказочной быстротой. Современник писал о вольнонаемной артели по уборке урожая: “Здесь все горит, материалов не наготовишься; времени они проработают менее барщинного крестьянина, отдохнут они более его, но наделают они вдвое, втрое. Отчего?— охота пуще неволи”. Но нанимать помещик не мог, потому что его собственные крестьяне тогда бы остались без работы. По этой же причине он не был заинтересован в покупке машин и орудий. В помещичьи хозяйства проникали элементы капитализма, что проявлялось в усилении товарно-денежных отношений, связей с рынком, в отдельных попытках применения машин, наемных рабочих, улучшения агротехники. Однако в целом хозяйство развивалось не за счет вложения капитала, а за счет усиления эксплуатации “живой собственности”— крестьян и за счет расширения реализации юридического права собственности на земли. Все резервы роста на этом пути были уже исчерпаны, многие помещики разорились, более 12% дворян-помещиков, преимущественно мелкопоместных, продали свои имения. В 1859 г. в банках были заложены имения с 7 млн. крепостных (2/3 крепостного населения). Дальнейшее прогрессивное развитие помещичьих хозяйств в условиях крепостного права было невозможно, что поняли отдельные наиболее умные и образованные представители дворянства.

При этом надо, прежде всего, учитывать, что крестьянские хозяйства к этому времени представляли собой разные типы: полностью разоренные, обнищавшие, живущие впроголодь (абсолютное большинство), а также среднезажиточные, более-менее сводящие концы с концами и, наконец, по-настоящему зажиточные и даже богатые. “ . Вся сущность капиталистической эволюции мелкого земледелия,— писал В. И. Ленин,— состоит в создании и усилении имущественного неравенства внутри патриархальных союзов, далее в превращении простого неравенства в капиталистические отношения”.[6] Уже в дореформенной деревне отчетливо прослеживались разные стадии этих процессов. В центральных губерниях Европейской России в середине века наибольшее расслоение было среди промыслового крестьянства (половина дворов беднейшие, около 12—18% зажиточные), но четко проявилось и среди земледельческих хозяйств (около 20—28% беднейших и 15—23% зажиточных дворов). При этом доходы у беднейших крестьян были в 2—3 раза меньше на один двор, чем у зажиточных, а оброк и налоги они платили почти поровну (раскладка не по земле, а по душам), что способствовало дальнейшему расслоению. Выделение зажиточных и беднейших дворов является наглядным свидетельством проникновения капитализма и в крестьянское хозяйство[7].

Подрывался также натуральный характер крестьянских хозяйств. Чтобы заплатить налоги, барщинные крестьяне должны были продать в среднем не менее четверти собранного хлеба (на 15 руб. серебром на двор). В зажиточных крестьянских хозяйствах излишки хлебов составляли более 30% валового сбора. Именно эти крестьяне применяли наемный труд и машины, теснее были связаны с рынком, из их среды выходили торговцы, ростовщики, владельцы мастерских и фабрик. Значительно шире и быстрее все эти процессы протекали в государственной деревне. Среди государственных крестьян было много хозяев, которые засевали десятки, а некоторые — на Юге, в Сибири и на Урале — сотни десятин земли, имели образцовые хозяйства с применением машин, наемных рабочих, улучшенных пород скота и пр. Сами крестьяне изобретали улучшенные орудия и машины. На выставках в 40-х гг. XIX в. экспонировались молотилки и веялки крестьянина В. Сапрыкина, молотильная машина Н. Санина, сенокосная машина А. Хитрина, льнотрепальная машина X. Алексеева и др. В одной Вятской губернии в 1847 г. было несколько сот доходных предпринимательских крестьянских хозяйств. Значительно больше их было в Предкавказье, где государственные крестьяне производили хлеба в 20 раз больше, чем помещики.