Глава I. Манифест 17 октября 1905 г.

Минуло 95 лет с того дня, когда граждане России впервые в истории страны обрели основные демократические свободы. Документ этот, будучи крайне небольшим по объему, по содержанию явился поворотным моментом в истории страны. В нем, в частности, декларировалось высочайшее повеление

1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей.

Не только либеральной оппозиции, но и многим высшим сановникам империи казалось, что "теперь начнется новая жизнь". Так, в частности, говорил всесильный в то время фаворит Николая II петербургский генерал-губернатор Трепов, а видный деятель политического сыска Рачковский вообще считал, что "завтра на улицах Петербурга будут христосоваться". Но вышло все с точностью наоборот. Манифест от 17 октября не только не остановил революцию, но дал ей новый импульс. Радикалы из лагеря либералов и социалистов использовали "дар" Николая II для усиления борьбы против режима. Знаменателен тот факт, что именно 17 октября видный либерал Павел Милюков на одном из банкетов заявил своим единомышленникам, что "ничего не изменилось, война продолжается".

С другой стороны, свободы, обещанные Манифестом 17 октября 1905 г., в условиях революции оказались пустым звуком. Когда кругом шли аресты подозреваемых, говорить о неприкосновенности личности было некому. Свобода слова также была минимизирована Законом от 13 февраля 1906 г., согласно которому любое лицо могло быть подвергнуто преследованию за "антиправительственную пропаганду". Свобода забастовок была резко сужена Законом от 2 декабря 1905 г., запрещающим бастовать государственным служащим и рабочим предприятий, имеющих жизненно важное для экономики страны значение. И все же, Манифест 17 октября был выполнен в главном - в части выборов в Государственную Думу.

Сам Николай II, оценивая значение Манифеста 17 октября, писал, что решение дать России гражданские свободы и парламент было для него "страшным", но тем не менее это решение "он принял совершенно сознательно". Наконец, император пишет следующее: "После такого дня голова стала тяжелой и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, усмири Россию". Россия успокоилась только на 11 с небольшим лет. Но все это время и либералы, и социалисты, и сама власть демонстрировали неспособность к совместной работе на благо страны как в стенах самого парламента, так и в публичной политике. Решение Николая II дать России гражданские свободы и парламент оказалось роковым и для империи, и для него лично. Широко известны многие отрицательные отзывы о значении Манифеста 17 октября 1905 года для России. В частности, двоюродный дядя императора великий князь Александр Михайлович считал, что 17 октября 1905 года Российская империя перестала существовать. Насколько справедливы такого рода оценки? Этот, да и многие другие шаги императора Николая II в последние несколько лет стали предметом споров не только историков.

Сегодня существует вполне реальная опасность "нового прочтения" истории царствования Николая II в духе безудержно-апологетических оценок личности и деятельности последнего императора. Канонизация Николая II, к сожалению, создает благоприятный фон для искажения его политического облика. Последний российский император на самом деле несет огромную ответственность за все катаклизмы, которые произошли со страной в 1917 году. Многие его решения, принятые под давлением далеко не государственно мыслящих людей, коих было в изобилии и в самой династии Романовых, обернулись для страны трагедией.

Давая России гражданские права и парламент в то самое время, когда практически все оппозиционные самодержавию слои населения желали только одного - отнять у царя как можно больше, а по возможности, и всю власть, Николай II либо демонстрировал непонимание политической ситуации, либо просто "умыл руки", вняв советам премьер-министра Витте, который проделал основную работу по подготовке манифеста 17 октября. Однако Витте предлагал царю и альтернативу - ввести жесткую диктатуру, но император добровольно ограничил свою власть, дав согласие на созыв Государственной Думы. Сам же Николай II свое решение обосновывал нежеланием лить новую кровь своих подданных, а также тем соображением, что лучше "давать все сразу, нежели быть вынужденным в ближайшем будущем уступать по мелочам и все-таки прийти к тому же".

Манифест 17 октября нельзя однозначно считать счастливым приобретением для России начала ХХ века и не только из-за того, что гражданскими свободами оппозиция воспользовалось для усиления борьбы с самодержавием, что привело только к новой крови (хотя бы при подавлении восстания в Москве в декабре 1905 года), но и потому, что сама власть не знала и не понимала, что такое парламентаризм, политические партии и общественное мнение в условиях свободы печати. Россия по воле Николая II вошла в качественно иное государственное состояние, будучи абсолютно к этому не готовой. И император ничего не сделал для того, чтобы его министры научились работать в новых условиях, которые он же им и создал. Бюрократия, подчиненная только царю, была абсолютно неспособна к парламентаризму европейского типа. Она не только не хотела, но и не понимала, что такое отчет правительства перед народными представителями или обсуждение с этими же представителями бюджета. Царские чиновники за редким исключением были абсолютно не готовы к публичной политике, депутаты многих министров доводили до истерик. "В России, слава богу, парламента нет", - это изречение премьер-министра Коковцова, которое возмутило до глубины души депутатов III Государственной Думы, выражало не только неприятие бюрократией парламентаризма, но и элементарное непонимание царскими сановниками новых реалий, которые возникли с появлением в стране политических партий и парламента. Начальник Петербургского охранного отделения А. Герасимов вспоминал, что когда в декабре 1905 года он спросил министра внутренних дел П. Дурново, "с какими партиями правительство согласно будет работать и с какими партиями для правительства сотрудничество невозможно", то министр ответил: "О каких партиях вы говорите? Мы вообще никаких партий в Думе не допустим. Каждый избранный должен будет голосовать по своей совести. К чему тут партии?" "Мне стало ясно, - пишет далее Герасимов, - что для новых условий Дурново еще меньше подготовлен, чем я".

Неподготовленность власти к политической борьбе в условиях многопартийности, парламентаризма и свободы печати сослужила ей недобрую службу. Царские сановники кидались из одной крайности в другую. Они заигрывали с кадетами, предлагая им создать коалиционное правительство. Столыпин все свои основные законопроекты проводил, преодолевая резкое недовольство депутатов и слева, и справа. Сам Николай II был вынужден распускать парламент три раза (последний раз в 1917 году это ему уже не удалось), что само по себе свидетельствовало о том, что "дарованный" России парламент оказался на самом деле легальным центром борьбы против самодержавия. В конце концов противостояние Государственной Думы и императорской власти закончилось победой первой. Те, кто боролся за депутатские мандаты, оказались прекрасно подготовлены к парламентской борьбе с властью. Именно к борьбе, а не к сотрудничеству. На призыв царя к депутатам I Государственной Думы сплотиться ради интересов Отечества и народа депутаты ответили требованием расширения полномочий парламента, а либеральная печать всячески издевалась. Во всех Думах тон задавали политики, которые видели в парламенте исключительно политическую трибуну для борьбы с режимом. Витте и Столыпин прекрасно понимали, что те же кадеты идут в парламент не только для того, чтобы безропотно санкционировать царские указы, а также для того, чтобы из кресел депутатов пересесть в кресла министров. Во всех переговорах, которые вели Витте, Трепов и Столыпин с лидерами либеральных партий, требование министерских портфелей было главным со стороны либералов. Причем либералы не особенно церемонились. Милюков, например, прямо заявил Столыпину, что его присутствие на посту министра внутренних дел "общественное мнение" не одобряет.