Сама пуританская революция по своим основным устремлениям была удивительно похожа на «Странствия паломника» Джона Беньяна: «Я задремал, и мне показалось, что я видел человека, одетого в рубище, стоявшего на каком то определенном месте, отвернувшись от своего дома, с книгой в руке и огромной ношей на плечах. Я взглянул и увидел, что он открывает эту книгу и читает ее; и, когда он читал, он плакал и дрожал. Наконец он не мог больше выдержать и разразился громким плачем, восклицая: «Что делать?»». (1)

Эта одинокая фигура с библией в руках и бременем грехов на плечах символизирует не только самого Джона Беньяна. Она – символ пуританства английской пуританской эпохи. Когда Беньян был молодым человеком – в ближайшие годы после битвы при Нейзби, - пуританство достигло своей наибольшей силы и мощи в войне, политике и литературе, в общественной и частной жизни. Но движущей силой машины, которая развила такую огромную энергию, пробивая себе путь сквозь препоны национального уклада жизни, основной движущей силой всей революции была именно эта одинокая фигура из первой строфы «Странствия паломника»: бедняк, ищущий спасения со слезами на глазах, не имеющий никакого «путеводителя», кроме библии в руке. Множество таких людей, объединенных одной религиозной идеей и организованных в полки, являлись огромной силой, способной творить или разрушать. Это была та сила, с помощью которой Оливер Кромвель, Джордж Фокс и Джон Уэсли, сами обладающие такого же рода склонностями, творили свои чудеса.

Было бы ошибкой предполагать, что такая строгость в личной и семейной религии была свойственна лишь пуританам и «круглоголовым». Мемуары семейства Верни и многие другие письменные памятники того времени показывают нам, что семьи «кавалеров» (роялистов) были столь же религиозны, как пуритане, хотя и не надоедали библейскими изречениями по всякому случаю повседневной жизни.

Характеристика английского общества будет неполной без упоминания того, что в нем перед началом Гражданской войны широко распространилось образованность, как религиозная, так и классическая. Значительна часть населения, даже в отдаленных деревнях умела читать и писать. Хотя большую часть, того что читали, конечно же составляли книги религиозного содержания, сборники проповедей того или иного знаменитого проповедника, а также памфлеты на политические и религиозные темы. В дворянских же домах читались или лежали на полках библиотек наряду с проповедями и памфлетами поэтические сочинения и произведения классиков. Без сомнения, большая часть иоменов, сквайров и купцов читала очень мало, но некоторые из них охотно читали книги. Гражданская война была войной идей, а идеи распространялись или через печать, или в рукописях, а также проповедником и в беседах людей друг с другом.

Гражданские войны Карла и Кромвеля не были, подобно войнам Алой и Белой розы, борьбой за власть между двумя группами аристократических семейств, к которой большинство населения, а в особенности горожане, отнеслись с отвращением и безразличием. В 1642 году город и деревня взялись за оружие. Однако это была война не города против деревни, хотя до некоторой степени для Лондона и его окрестностей она была борьбой против деревенского Севера и Запада. Меньше всего она была войной между богачами и бедняками. Это была война религиозных и государственных идей. Несомненно, выбор людьми той или иной политической и религиозной партии до известной степени и в некоторых случаях определялся социальными и экономическими обстоятельствами, но сами люди делали это полусознательно. На стороне короля было больше лордов и дворян, на стороне парламента – больше иоменов и горожан. Кроме того, Лондон был на стороне парламента. Однако такое расслоение было и внутри каждого класса в городе и деревне.

Роялизм был сильнее всего там, где экономические и социальные перемены предшествующего столетия чувствовались меньше всего. Короля и церковь больше всего любили в сельских районах и торговых городах, наиболее удаленных от столицы и наименее связанных с заграничной торговлей. Парламентские и пуританские симпатии были сильнее всего там, где экономические перемены были наиболее глубокими, как, например, в Лондоне, где наибольшее влияние оказывали крупные елизаветинские торговые компании, в приморских портах и в промышленных городах или округах, таких, как, Тонтон, Бирмингем и округ суконного производства в Дейлз. Сквайры у которых были самые тесные деловые связи с Лондоном или торговцами и промышленниками в разных местах, тяготели по своим политическим и религиозным взглядам больше всего к партии «круглоголовых». Лондонский округ был сразу же захвачен войсками парламента, и роялистское меньшинство в нем было фактически уничтожено. То же самое случилось в восточных графствах, объединенных в «Восточную ассоциацию» и находившихся в твердых руках Кромвеля, - в районе откуда в предшествующие годы прибывало большинство эмигрантов в Новую Англию и где в это время вербовались первые «железнобокие» среди иоменов, читающих библию.

Гражданская война не была социальной войной, а представляла собой борьбу, в которой партии разделились по политическим и религиозным убеждениям, причем линия расхождения приблизительно соответствовала, делением социального характера. В событиях последовавших за войной, в период индепендентской республики (1649-1660), классовое расслоение стало более заметным. Джентри в целом стали все более и более отходить от вождей «круглоголовых» их дела. Но демократические идеи равенства людей независимо от их положения и состояния оказывали свое влияние на политические события этого времени. Но эти идеи носили больше политический, нежели социальный характер. Пуритане из рядов «армии нового образца» отстаивали избирательные права в парламент для всего взрослого населения, но не социалистическое перераспределение собственности. Только небольшая секта «диггеров» под руководством Уинстэнли провозглашала, что английская земля принадлежит английскому народу, и была украдена сквайрами. Но их быстро подавили главари армии. Когда «диггеры» предостерегали «круглоголовых», что политическая революция будет беспочвенной и не удержится, если не будет основываться на социальной революции, они были правы, как это вскоре и показала реставрация монархии.

Даже идеи политической демократии поддерживались исключительно сторонниками крайнего, радикального течения этой победоносной армии. Среди народных масс не было никакого движения в этом направлении, и если бы прошли выборы на основе всеобщего голосования, то они окончились бы реставрацией роялистов.

В связи с вышеизложенным хотелось бы привести мнение Джона Тревельяна: «Революция Кромвеля не была ни социальной, ни экономической по своим причинам или мотивам: она была результатом политического и религиозного мышления и устремления людей, у которых не было никакого желания перестраивать общество или перераспределять богатства».(1.стр. 253).

При господстве английских пуритан искоренение порока было возложено не на церковные, а на обычные светские суды. В 1650 году был проведен закон о наказании смертью за нарушение супружеской верности, и это дикое наказание действительно применялось в двух или трех случаях. После того как даже пуритане присяжные отказались приносить приговоры, эта попытка провалилась. Но в тот период общественное мнение поддерживало закон о запрещении дуэлей, применявшийся более успешно, пока после реставрации не была восстановлена свобода для убийц-дуэлянтов. Использование солдат для обхода частных домов в Лондоне с целью проверки, не нарушается ли суббота и соблюдаются ли установленные парламентом посты (а при таких обходах солдаты обычно уносили найденную на кухне пищу), вызывало самое резкое негодование. Такое же негодование вызвал во многих местах запрет обрядного обычая, по которому накануне майского праздника рубили молодые деревья для украшения жилищ, а также запрет состязаний в воскресенье после полудня. Однако гонения на «субботние» развлечения в основном сохранились и после реставрации монархии. Несмотря на англиканскую и либеральную реакцию 1660 года, пуритане навсегда наложили свой мрачный отпечаток на «английское воскресенье».