Едва не вспыхивает в тексте самое имя Мефистофель: “Вы немец?” спрашивает Иван Бездомный, впервые столкнувшись с загадочным иностранцем.

“Я-то? после некоторого раздумья отвечает Воланд. Да, пожалуй, немец .” Как не вспомнить: “Затем, что Мефистофель был родом немец .” в стихотворении Лермонтова “Пир Асмодея”.

Обратимся же теперь к внешним параллелям: Мефистофель Гёте появляется перед Фаустом в средневековой одежде. Сначаластранствующим студентом: “Вот, значит, чем был пудель начинен! Скрывала школяра в себе собака?” Потомщеголем: “Смотри, как расфрантился я пестро. Из кармазина с золотою ниткой камзол в обтяжку, на плечах накидка, на шляпе петушиное перо. А сбоку шпага с выгнутым эфесом”.

Шпага атрибут Воланда. В первой части романа возникающий мельком (то “в лунном, всегда обманчивом свете”, то перед глазами ошеломленного буфетчика: “на подзеркальном столике лежала длинная шпага с поблескивающей золотой рукоятью” ). Во второй части шпага при Воланде всегда.

Но одет он иначе. Современный серый костюм (правда, дорогой костюм, даже щегольский, серый берет, перчатки, трость) при его появлении на Патриарших. Такой же костюм, но черныйна следующее утро, в квартире директора Варьете Степы Лиходеева. “Дивного покроя” фрак и черная полумаска вечером на сцене театра Варьете… Да ведь по-другому и не может быть!

У Гёте действие происходит в средние века, и Мефистофель одет как современник Фауста. Ведьма, к которой он является вместе с Фаустом, не узнав его, восклицает: “Слепа, простите за прием! Но что ж не вижу я копыта? Где вороны из вашей свиты?” На что Мефистофель отвечает: “Все в мире изменил прогресс. Как быть? Меняется и бес . С копытом вышел бы скандал, когда б по форме современной я от подъема до колена себе гамаш не заказал”.

Воланд тоже одет “по форме современной”. В этом несходстве сходство.

Самое имя Воланд также восходит к Геге. Оно возникает в “Фаусте” один-единственный раз: так называет себя Мефистофель в сцене “Вальпургиева ночь”, прокладывая себе и Фаусту дорогу на Брокен среди мчащейся туда нечисти.

В переводах “Фауста” на русский язык это имя обыкновенно опускается, заменяется именем нарицательным. Б. Пастернак переводит это место так: “Эй, рвань, с дороги свороти и дайте дьяволу пройти!” А. Фет: “Прочь! Видишь, сам идет”. В известном в конце XIX века переводе Н. Голованова: “Дорогу, чернь! Дорогу сатане” Н. Холодковский, чей перевод до сих пор считается самым точным стихотворным переводом “Фауста”, Также заменил имя: “Дорогу! Черт идет!” но в примечании отметил: “В подлиннике: Junker Voland kommt. Voland одно из имен дьявола в. немецком языке”.

И в “евангельских”, и в “демонологических” линиях романа “Мастер и Маргарита” Булгаков предпочитает не придумывать, а подбирать имена, порою лишь обновляя их звучание (Иешуа Га-ноцри, Азазелло). Имя Воланд оказалось такой удачей, что изменять его не пришлось. Почти не связанное в читательском восприятии ни с одним из образов большой литературы и вместе с тем традиционное (точнее, скрыто традиционное) благодаря Гёте, оно чрезвычайно богато звуковыми ассоциациями: В нем слышны имя Вотана, и средневековые имена дьявола Ваал, Велиал, и даже русское “дьявол” . Единственно, что сделал Булгаков, заменил в этом имени букву “фау” (V) на букву “дубль-ве” (W).

В трактовке Булгакова в романе Булгакова это имя становится единственным именем сатаны, как бы не литературным, а подлинным. Под этим именем его знает Мастер. Именно так он называет сатану сразу. “Конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее”, говорит он Ивану, впервые слушая о загадочном происшествии на Патриарших. “Как? вскрикивает Иван и вдруг догадывается: Понимаю, понимаю. У него буква “В” была на визитной карточке .” В этой веренице совпадений с великими образцами нельзя видеть ни подражания, ни влияния. Скорее это игра в сходство, как всегда у Булгакова, осознанная и продуманная. И поэтому в ранних редакциях, расположенных, казалось бы, во времени ближе к “образцам”, совпадений меньше.

Если сравнить в ранней черновой тетради “романа о дьяволе” описание визита буфетчика к магу, можно заметить что в этом маге намного больше дьявольщины и зла (глаза “необыкновенно злые” ) и намного меньше музыкальности, чем в Воланде. В нем также отсутствуют детали “оперного” “шаляпинского реквизита”, о которых я упоминал ранее.

Зачем Булгаков так тщательно работает над этим сходством Воланда с его предшественниками в искусстве? Затем, надо думать, прежде всего, чтобы Воланд был читателями узнан Непосредственно и сразу. Сошлюсь на воспоминания В. Я. Виленкина, например (в конце 30-х годов Виленкин был завлитом Художественного театра), из которых видно, что Булгакова очень волновало, насколько хорошо узнается этот его герой.

“Слушал булгаковские чтения романа “Мастер и Маргарита” весной 1939 года. Присутствовали тогда П. А. Марков, драматург А. М. Файко с женой (соседи Булгакова) и, как всегда, Елена Сергеевна. Прочитав три главы, Булгаков спросил: “А кто такой Воланд, как по-вашему?” Никто не решился высказать свое мнение вслух. Тогда, по предложению Елены Сергеевны, обменялись записочками. Е. С. написала: “Дьявол”, я угадал: “Сатана”. В записочке Файко, увы, значилось: “Я не знаю”. Михаил Афанасьевич, подошел ко мне сзади, пока я выводил своего “Сатану”, и, заглянув в записку, погладил по голове. Он был этим очень доволен”.

Дело в том, что в романе Воланда, как правило, не узнают сатирические персонажи. Это один из источников комедийного в романето буффонно-комедийного, то горько-комедийного, почти всегдасатирически-комедийного.

Разумеется, Воланда не узнает буфетчик, несмотря на весь этот нагроможденный в передней оперный реквизит. Не узнает конферансье Жорж Бенгальский, не узнает Аркадий Аполлонович Семплеяров и весь на две с половиной тысячи мест восторженный зал театра Варьете.

Не узнает директор театра Варьетепроснувшийся с похмелья Степа Лиходеев, и насмешливо произнесенная Воландом оперная фраза: “Вот и я!” не помогает Степе.

(“Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул большие золотые часы с алмазным треугольником на крышке, прозвонил одиннадцать раз и сказал: Одиннадцать! И ровно час, как я дожидаюсь вашего пробуждения, ибо вы назначили мне быть у вас в десять. Вот и я!

Степа нащупал на стуле рядом с кроватью брюки, шепнул: Извините . надел их и хрипло спросил: Скажите, пожалуйста, вашу фамилию?

Как? Вы и фамилию мою забыли? тут неизвестный улыбнулся”.

И в улыбке этой, согласитесь, присутствует некая двусмысленность.

“Как? Вы и фамилию мою забыли?” спрашивает тот, чей “низкий, тяжелый голос” только что произнес: “Вот и Я!” ) Воланда не узнает образованнейший Берлиоз, председатель МАССОЛИТа.

“И, право, я удивляюсь Берлиозу! скажет Мастер. Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее”.

Воланда в романе узнают только двое Мастер и Маргарита. Без предъявления инфернального треугольника и других атрибутов власти, еще до того, как видят его. Узнают независимо друг от друга и так согласно друг с другом должно быть, по тому отблеску фантастики и чуда, которые реют вокруг Воланда и которых так жаждут они оба. (“Лишь только вы начали его описывать . я уже стал догадываться…” говорит Мастер; “Но к делу, к делу, Маргарита Николаевна, произносит Коровьев. Вы женщина весьма умная и, конечно, уже догадались о том, кто наш хозяин”. Сердце Маргариты стукнуло, и она кивнула головой”.) Эта их способность к приятию чуда, так противопоставляющая их Берлиозу, который “к необыкновенным явлениям не привык”, сродни их причастности к чуду к подвигу самоотречения, чуду творчества, чуду любви.