Наиболее эффективным средством вырвать признание у обвиняемого были пытки. Если проводить пытку повторно запрещалось, то ее можно было растягивать. Палач тщательно осматривал тело ведьмы в поисках «ведовской печати», за которую сходило любое родимое пятно, любое пятнышко на коже. Наличие «ведовской печати» считалось железным доказательством виновности. Палач начинал свой «богоугодный» труд с умеренных - «человеческих» - пыток, переходя по мере надобности к более рафинированным, утонченным, бесчеловечным. Наиболее часто практиковавшееся пыточное средство - связывание рук обвиняемого за спиной и подвешивание за руки; к ногам привешивали груз, вес которого в случае запирательства увеличивали. Применялись и иные виды пыток.

Наряду с пыткой, которая должна была заставить жертву процесса признаться в связи с дьяволом, применялись и другие процедуры установления ее ведьмовской природы. Например, применялось «испытание слезами», заключавшееся в том, что обвиняемой читали отрывок из Библии, и если она не плакала, то считалась виновной. Подсудимую взвешивали на весах, так как вера в способность ведьм летать предполагала наличие у них меньшего веса, чем у честных людей. Весьма распространено было испытание водой: связанную по рукам и ногам женщину бросали в воду, и если она не тонула, то это означало, что чистая стихия не принимает ведьму. Наконец, существовали «специалисты», которые якобы могли отделить ведьм от остальных по внешнему виду. Такой случай имел место в 1644 г. в Дижонском диоцезе, где "некий сумасшедший ходил по деревням и с разрешения властей осматривал собранных для проверки крестьян; обвиненные им в колдовстве были подвергнуты испытаниям, и часть их была сожжена" (6).

C самого начала процесса в центре внимания судей оказывались не «малефики» (зловредители), а условия, которые с их точки зрения, только и могли сделать эффективными магические действия. Судьи уже заранее располагали развернутым перечнем вопросов, которые они задавали обвиняемым, добиваясь признания в том, что колдовские акты они осуществляли при содействии нечистой силы. Их внимание было всецело сосредоточено на договоре с дьяволом и на обстоятельствах, при которых он был заключен, посещении обвиняемыми шабаша и его описании, а также на выяснении того, кто еще в шабаше участвовал.

Неизбежным и вполне объяснимым следствием предъявления такого рода обвинения было запирательство жертв процесса, которые отрицали связь с нечистой силой. Однако судьи проявляли в этих случаях исключительное упорство, во что бы то ни стало, добиваясь нужных им признаний, чаще всего благодаря пытке.

Запуганные и сбитые с толку жертвы преследований, преимущественно неграмотные и изолированные от своей среды, подвергаясь изощренному умственному давлению ученых-юристов, которые руководствовались заранее подготовленной системой вопросов, нередко заимствованных из признаний, исторгнутых на более ранних процессах, как правило, не могли им противостоять.

Возникает естественный вопрос: почему религиозные и юридически образованные люди, превосходно понимавшие, что применение физических мук может исторгнуть у жертв любые, и в том числе самые фантастические, признания, тем не менее, видели в пытке вполне приемлемое и неизбежное орудие судебного разбирательства при обвинениях в ведовстве?

Прежде всего, сношения с нечистой силой и служение ей рассматривалось как исключительно серьезное преступление и здесь никакие ограничения в отношении применения пытки не имели силы.

Но существовало и другое обоснование необходимости прибегнуть к пытке над предполагаемой ведьмой. Обратим внимание на то, что упорное отрицание обвиняемой ее связи с дьяволом только усиливало подозрения судей, мало этого, служило в их глазах доказательством существования подобной связи, и пытка возобновлялась и усиливалась. Дело в том, что лицо, которое подозревали в сношениях с нечистой силой, рассматривалось как одержимое ею, следовательно, возникала необходимость изгнать вселившихся в него бесов, применяя самые жестокие меры. Пытка направлена, собственно не против обвиняемой, а против засевшего в ней беса. Истязающие «ведьму» судьи, мнят себя ее защитниками и прилагают усилия к тому, чтобы спасти ее из лап Сатаны. Пока он обитает в человеческой оболочке, он препятствует своей жертве сделать нужные судьям признания.

Если у мужчин, обвиненных в колдовстве, были ничтожные шансы на спасение, то у женщин таких шансов вовсе не было. Женщину, «сосуд нечестивый», «врата адовы», считали более падкой на всякого рода соблазны, поэтому более открытой дьявольским искушениям. Обвиненную в колдовстве женщину, попавшую в адскую машину инквизиции, никто и ничто не могло спасти. Разница в казни заключалась лишь в том, что раскаявшуюся и давшую показания ведьму сперва обезглавливали или душили, а потом сжигали, а «упорствующую» просто сжигали живьем или предварительно калечили. При казни присутствовало огромное количество народа.

Публичная казнь была своеобразным зрелищем, мрачным представлением, символизирующим торжество Бога над сатаной. Зрелище живьем сжигаемых людей стало чем-то заурядным. Для жителей города и деревни это зрелище сделалось и обязательным и притягательным, своего рода праздником. "Процедуре расправы над ведьмой придавался подчеркнуто публичный и торжественный характер, она явно была рассчитана на то, чтобы произвести максимум психологического воздействия на коллектив, члена которого подвергли ритуальному уничтожению" (5). Терроризированные крестьяне или горожане испытывали вместе с тем чувство облегчения: носительница зла была устранена!

Зрелища смерти, пыток, казней не могли не оказывать воздействия на восприятие и психику жителей города и деревни. Но они отнюдь не были лишь зрителями кровавых расправ. Нередко они и сами принимали в них прямое участие. Период религиозных войн во Франции и Германии, в других странах богат уличными самосудами толпы над попавшими в ее руки врагами. Католики в этом отношении не отличались от протестантов. Мучительные убийства сопровождались надругательствами над трупами. В силу некоторых черт средневекового мышления, сочетавшего бескомпромиссность, страстность в принятии решений с суеверными страхами, народ выносил приговор преступнику на основании одних подозрений, не имея ни малейших сомнений в справедливости своего обвинения.

В большинстве случаев суд был строгим и скорым. В г. Линдейме, например, обвинили шесть женщин в том, что они вырыли на кладбище труп новорожденного младенца и употребили его для приготовления какой-то чудодейственной мази. Их пытали и под пытками несчастные сознались во всем, в чем их обвиняли. Муж одной из этих женщин настоял, однако, на том, чтобы разрыли могилу и на месте убедились бы в невиновности женщин. Могила была разрыта в присутствии всех судей. Раскрыли гробик - внутри лежал нетронутый труп младенца. Но судьи не признали ошибочной поспешности своего обвинения и объявили, что, раз женщины сознались, значит они виноваты; что касается того, что в гробе оказался нетронутый труп младенца, - так это не что иное, как дьявольское наваждение. И женщины были сожжены.