В тесной связи с престолонаследием находится во­прос о регентстве, хотя после начала 50-х годов, когда регентские советы правили в Египте при малолетнем наследнике отрекшегося от престола Фарука и в Иор­дании при несовершеннолетнем Хусейне - сыне короля Талала, признанного душевнобольным, регентское прав­ление не имело места в арабских монархиях. В государ­ственном праве монархических государств Персидского залива, Омана и Саудовской Аравии этот институт во­обще отсутствует, поскольку в условиях существования весьма многочисленных правящих семейств трудно представить себе ситуацию, при которой возникла бы нужда в регентстве. Во время пребывания монарха за рубежом или в случае его болезни функции главы го­сударства осуществляет здесь постоянный или назначен­ный для данного случая заместитель правителя. В эми­ратах - членах ОАЭ, в Омане и Саудовской Аравии практика их назначения регулируется обычаем; в Ку­вейте, на Бахрейне и в Катаре - соответственно ст. 61, 34 и 21 конституций, а в ОАЭ на уровне Федерации - разд. II гл. IV конституции.

Впрочем, ст. 4 кувейтского Закона о престолонаследии предусматривает, что в случае, если престол станет вакантным прежде, чем будет назначен наследник пре­стола, функции главы государства будут осуществлять­ся советом министров в течение восьми дней, т. е. до избрания наследника престола в экстренном порядке.

Возможность регентства предусмотрена в государст­венном праве, в частности в конституциях Марокко и Иордании. В ст. 21 конституции Марокко содержится положение, в соответствии с которым Регентский совет не только осуществляет права короны до восемнадцати­летия монарха, но и действует в качестве консультатив­ного органа при короле до достижения последним 22 лет.

Арабские монархи обладают целым рядом таких традиционных прав, как право на особый титул, пра­во учреждения различных орденов и знаков почета и награждения ими, право принимать присягу на верность от некоторых государственных служащих высшего ранга, вступающих в должность, право присвоения почетных титулов и др.

Во многих арабских монархических странах исклю­чительно важное идеологическое и политическое значе­ние имеет принадлежащая правителям высшая духов­ная власть. Например, конституция Марокко закреп­ляет за королем особый религиозный титул – “Повели­тель правоверных” (Амир аль-муминин) и провозгла­шает, что король “следит за соблюдением ислама” (ст. 19). Учитывая огромную роль религиозной власти в Саудовской Аравии, которую осуществляет король (яв­ляющийся одновременно имамом - верховным иерар­хом ислама в стране), можно опре­делить существующий здесь режим власти как “абсолютистско-теократическую монархию”.

С религиозной властью исторически теcно связаны прерогативы монархов в области судебной власти, В эмиратах-членах ОАЭ, за исключением Абу-Даби и Дубаи, значительная часть судопроизводства до недав­него времени осуществлялась самими правителями. К кади дела поступали только в том случае, если с их решением правителю и членам его семьи не удавалось справиться самостоятельно. Начиная с 1974 г., когда федеральный министр юстиции представил законопроект об организации федеральных судов по всей территории ОАЭ и об изъятии у местных судов юрисдикции по мно­гим вопросам, объем судебной деятельности правителей в этих эмиратах неуклонно сокращается. Султан Ома­на до сих пор лично рассматривает апелляции на реше­ния верховного суда в Маскате. В Саудовской Аравии король также является высшей судебной инстанцией, в которую могут обращаться с апелляциями по любым гражданским и уголовным делам не только подданные королевства, но и иностранцы [45].

Среди особенностей, специфически присущих стату­су монарха в отличие от главы республиканского госу­дарства, необходимо отметить принцип неприкосновен­ности личности монарха. Конституции современных арабских монархий закрепляют это положение. В ст. 20 конституции Катара записано, что эмир “обладает аб­солютной неприкосновенностью; уважение эмира - обязанность”. Эмир Кувейта обладает иммунитетом и не­прикосновенностью на основании ст. 54 конституции. Ст. 33 конституции Бахрейна объявляет личность пра­вителя неприкосновенной и священной; аналогичные по­ложения содержатся в ст. 30 конституции Иордании и в ст. 23 конституции Марокко. Неприкосновенность мо­нархов Саудовской Аравии, Омана и эмиратов - членов ОАЭ охраняется нормами мусульманского права. Посягательство на жизнь монарха рассматривается как включающее и посягательство на религию, поскольку происхождение власти монарха в странах Арабского Востока считается божественным. За подобное пре­ступление мусульманское уголовное право предусматри­вает особо суровое наказание. Так, эмир Фейсал Ибн Мусаид, убивший своего дядю, короля Саудовской Ара­вии Фейсала в 1975 г., был обезглавлен на глазах у многотысячной толпы тремя ударами сабли через ми­нутные интервалы [46].

Важнейшее политическое значение имеет закреплен­ное за главой государства всех конституционных араб­ских монархий, кроме Катара, право введения чрезвы­чайного положения. Однако и в катарской конституции содержится указание на возможность “возникновения чрезвычайной ситуации, требующей принятия срочных мер” (ст. 27). При этом полномочия эмира, который, кстати, сам и определяет, является ли ситуация чрезвычайной, еще более расширяются за счет и без того узкой компетенции законосовещательного органа - Консультативного совета.

В ОАЭ конституционное закрепление права введения чрезвычайного положения имело бы так же мало смысла, как и в Катаре, если бы не федеративный характер государства. Институт чрезвычайного положения введен в конституцию, ст. 146 которой гласит: “Чрезвычайное положение объявляется декретом, одобренным Высшим советом, по предложению главы Федерации и согласия Совета министров”. По-видимому, эта статья была включена для того, чтобы предусмотреть возможность законного вмешательства в дела эмирата - субъекта федерации в случае, если бы в нем оказались год угрозой политические и социально-экономические принципы, признанные в ОАЭ.

В Иордании роль монарха в решении вопроса о введении чрезвычайного положения выглядит, по букве конституции, более чем скромно. В ст. 125 записано, что венное положение может быть введено королевским указом лишь во исполнение решения совета министров. В дальнейшем, однако, монарх может издавать акты, даже противоречащие действующему законодательству, но имеющие приоритет в период действия военного положения. Гораздо более самостоятельную роль может сыграть в деле введения чрезвычайного положения король Марокко. Ст. 35 конституции Марокко требует, чтобы король, прежде чем путем издания дахира (этим термином в Марокко обозначаются все акты, издаваемые кролём, в конституции Иордании для обозначения аналогичного понятия используется термин ирадэ) ввести чрезвычайное положение, провел консультацию с председателем Палаты представителей и обратился к народу со специальным посланием[47].

Конституции Кувейта и Бахрейна (соответственно т. 69 и 36) предоставляют эмиру полную свободу в решении вопроса о введении чрезвычайного положения, которое осуществляется посредством издания эмирского декрета. В этих странах, однако, для продления срока действия чрезвычайного положения, необходимо решение Национального собрания, принимаемое простым большинством голосов его членов. При этом такая процедура одобрения должна повторяться каждые три ме­сяца.