- Законодательно-актовые материалы:

Устав ООН 1945 г., декларации Генеральной Ассамблеи ООН, резолюции Совета Безопасности ООН. Анализ данной группы источников позволил определить эволюцию позиций ведущих мировых держав, международного сообщества в целом в отношении проблемы «гуманитарной интервенции», выявить тенденцию более четкого определения прав и свобод индивидуума, системы их гарантий в обществе и государстве на международном уровне.

Североатлантический договор 1949 г., Стратегическая концепция НАТО 1999 г., решения Совета НАТО. Тексты основополагающих документов Североатлантического альянса свидетельствуют о кардинальной смене методов обеспечения безопасности, произошедшей в 1990-х гг. в связи с появлением новых угроз безопасности после окончания «холодной войны». «Гуманитарная интервенция» была определена как один из возможных инструментов борьбы с массовыми нарушениями прав человека в государстве, не являющемся членом НАТО.

- Периодическая печать:

Газеты, журналы и другие периодические издания, на страницах которых была дана оценка этапам развития общей внешней политики и политики безопасности стран Европейского Союза и НАТО, уровню международного контроля над соблюдением прав человека, фактам применения инструмента «гуманитарной интервенции».

1. Гуманитарная интервенция как фактор международных отношений

1.1 Доктрина «гуманитарной интервенции»

Сегодня нет четких определений ни самого понятия «гуманитарные интервенции», ни выработанной юридической базы их проведения. По мнению российского политолога Н. Модина, если с вопросом существования данного явления разногласия удалось уладить и признать на самых разных уровнях его существование (вплоть до ООН и НАТО), то по поводу времени появления, правомерности использования и непосредственно определения данного феномена споры все еще активно ведутся.

Тем не менее, большинство политологов и специалистов по международному праву понимают гуманитарную интервенцию как «применение силы или угрозу силой, осуществляемые государством или группой государств за пределами своих границ и без согласия страны, на территории которой применяется сила, и направленные на предотвращение или пресечение масштабных и грубых нарушений основных прав людей, не являющихся гражданами этих государств».

Несмотря на то, что в экспертной среде до сих пор продолжается спор об авторстве и о времени возникновения самого термина «гуманитарная интервенция», несомненно, в лексикон практической дипломатии он попал во второй половине ХХ века. Сама концепция «гуманитарной интервенции» прошла достаточно долгий период своего теоретической кристаллизации: от конструкта «общественно-политического реагирования» до непосредственно самой доктрины «гуманитарной интервенции».

Известно, что одним из первых в политологический дискурс этот термин ввел нынешний министр иностранных дел Франции Бернар Кушнер. В 1968 году он сформулировал положения о «необходимости западного вооруженного вмешательства в этнополитические конфликты с целью недопущения геноцида». Тогда Кушнер активно поддерживал сепаратистское государство этнической группы христиан игбо – Биафра, находившееся на территории Нигерии. В то время Кушнер активно сотрудничал с миссией «Врачи без границ», которая требовала вооруженного вмешательства Запада в Биафрский конфликт.

По словам эксперта по «гуманитарным интервенциям» Дайаны Джонстон, использование гуманитарных миссий для того, чтобы вызвать симпатии международного сообщества к одной стороне конфликта, обозначило резкий разрыв с традицией Международного Красного креста – сохранения строгой нейтральности в конфликтах ради доступа в зону боевых действий.

Кушнер выстроил логическое построение, согласно которому в каждом конфликте есть «хорошая» сторона, состоящая из жертв, и «плохая» сторона, которая хочет всех их убить. Поэтому, западное вмешательство, вызванное усилиями средств массовой информации, может разрешить эти проблемы посредством применения силы. Постепенно «реалистичное» направление философской школы, которое подвергает сомнению эти допущения, было дискредитировано как аморальное.

Эта концепция прошла апробацию после вьетнамской войны, когда группа французских интеллектуалов вела кампанию против социалистического Вьетнама («лодка для Вьетнама») и призывала мировое сообщество оказать гуманитарную помощь вьетнамцам, бежавшим от экономических невзгод в их разрушенной войной стране. Они нашли приемлемый способ отвлечь симпатии от вьетнамского движения освобождения, которое пользовалось практически всеобщим восхищением во время сопротивления американской войне. Игнорируя экономические лишения, вызванные многолетними американскими бомбежками, эта акция стала значительным шагом в сторону переоценки «левых» – обеспокоенных теперь исключительно и весьма активно «правами человека», но без учета контекста событий. Совсем не случайно, что все это совпало с кампанией за «права человека» президента Джимми Картера и Збигнева Бжезинского, направленной на восстановление морального авторитета США после вьетнамской катастрофы.

Югославские войны стали идеальной возможностью реализовать на практике то, что к тому времени превратилось в доктрину «гуманитарной интервенции». Это полностью совпало с потребностью Соединенных Штатов обеспечить НАТО новой доктриной в период после окончания холодной войны, которая бы позволила военному альянсу выжить и расшириться.

В это же время, в 1999 г., сам термин «гуманитарная интервенция» вошел в статус государственной политики США и Великобритании. В апреле 1999 г. в Чикаго в канун юбилейного Вашингтонского саммита НАТО премьер-министр Великобритании Тони Блэр впервые использовал его для определения будущей политики НАТО на Балканах.

В основу концепции был положен тезис о том, что гуманитарная катастрофа никогда не может считаться чисто внутренним делом того или иного государства и что международное сообщество не только «вправе», но даже обязано «решительно вмешаться» в подобные острые гуманитарные кризисы (т.е. на практике – во внутренние дела суверенных государств) «для их оперативного выправления». Налицо, таким образом, связь между «гуманитарной интервенцией» и еще одной активно продвигаемой рядом стран Запада концепцией «ограниченного суверенитета», также предполагающей возможность внешнего, в том числе силового, вмешательства во внутренние дела государств под гуманитарными предлогами.

Многие эксперты убеждены, что раннее и решительное военное вмешательство может стать эффективным сдерживающим средством для дальнейших убийств. Другие полагают, что максимум того, что может дать гуманитарная интервенция, – это приостановка кровопролития, которого может быть достаточно для начала мирных переговоров и оказания различных форм помощи. То есть, она позволяет выиграть время и, в идеальном случае, спасти многие жизни, однако не решает проблем, лежащих в основе конфликта.

Тема «гуманитарной интервенции», не в последнюю очередь с учетом ведущихся вокруг нее острых споров, также была выдвинута в число центральных на 54-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН, которая состоялась в сентябре 1999 г. в Нью-Йорке. Суммируя, можно выделить два отличающихся подхода к праву на «гуманитарную интервенцию». Одни государства (в первую очередь члены НАТО и ряд стремящихся в альянс страны) прямо допускают возможность вмешательства во внутренние конфликты под предлогом «гуманитарных катастроф» без санкции со стороны Совета Безопасности ООН. Главное для них – «притушить» кризис, не заботясь особо о региональных и международных последствиях своих действий. В позиции другой, гораздо более многочисленной группы стран, в которую входила до недавнего времени и Россия, упор делается на незыблемость закрепленных в Уставе ООН принципов – в частности, на исключительные прерогативы Совета Безопасности ООН по санкционированию мер принуждения, включая и военную силу.