Интересно, что в дружеских отношениях именно .ожидание завышенной оценки себя обозначается мо­лодыми людьми как понимание, которое и отличает дружбу от других типов отношений, Не случай­но что, как обнаружила в своем диссертационном исследовании М. А. Абалакина, склон­ность к идеализации партнера свойственна людям с более высоким уровнем личностного развития.

Идеализация может выступать и важным факто­ром формирования отношений. Повышение “ценно­сти” партнера в глазах субъекта служит дополнитель­ным стимулом преодоления трудностей, которые не­избежно возникают в процессе общения. Отметим, что, по данным М. А. Абалакиной, мужчины более склонны к идеализации своих партнеров, чем женщи­ны. Это может быть связано с тем, что традиционно мужчина в любовных отношениях занимает более ак­тивную позицию, чем женщина, должен преодолевать больше трудностей и больше поэтому нуждается в идеализации партнера.

Итак, идеализация не противоречит знанию, зна­ние влюбленным объекта своей любви — это действи­тельно другое и, может быть, более точное знание. Вспомним, что исторически смысл слов “познание” и “любовь” во многих языках был близок.

Предпринимались и попытки эмпирического изу­чения структуры любви. Для иллюстрации назовем работу Р. Хаттисса [147], получившего в качестве составляющих любви, шесть факторов: ува­жение, положительные чувства по отношению к парт­неру, эротические чувства, потребность в положитель­ном отношении со стороны партнера, чувство близо­сти и интимности, чувство враждебности.

Последний из выделенных Р. Хаттиссом факто­ров заслуживает особого внимания. Присутствие не­гативных чувств в синдроме любовных переживаний, хотя и противоречит романтическому канону, пред­ставляется вполне закономерным. Любовные отноше­ния исключительно значимы для их участников, они предполагают тесный контакт между людьми и их взаимную зависимость (хотя бы на бытовом уровне). Объект любви не может в этой ситуации не вызывать время от времени отрицательных чувств, например раздражения. Многие же люди, как показывает психокоррекционная практика, отказываются принять закономерный характер периодического появления отрицательных переживаний и либо оправдывают их, приписывая партнеру даже и не свойственные ему не­гативные проявления, и как следствие проводят пе­реоценку и партнера, и своих с ним отношений, либо вытесняют эти чувства, что, естественно, также имеет деструктивные последствия для отношений в паре. На наш взгляд, факт закономерного проявления вза­имного негативизма на фоне и в рамках любовных отношений достоин широкой популяризации.

Следует остановиться еще на одной структуре, ко­торая-была предложена 3. Рубиным . Он выде­лил в любви привязанность, заботу и интимность (доверие) и создал на основе этой структуры специ­альный вопросник. Дальнейшие ис­следования показали, что фактор интимности (дове­рия) имеет меньше оснований для вхождения в струк­туру любви, чем факторы привязанности и заботы. Распространенность методики 3. Рубина, однако, при­водит к тому, что многие авторы фактически пользу­ются именно предложенной им структурой любви.

Изучение структуры любовных переживаний да­ет определенный градиент в понимании феномена любви, но не отвечает на вопрос о механизме возник­новения этого чувства. Многими авторами база спо­собности к любви виделась в филогенезе человека как существа стадного, выживание которого было возможно лишь в сотрудничестве с себе подобными.

Существование филогенетических корней любви не вызывает сомнений. Они проявились, например, в получившей широкую известность серии исследова­ний Г. Харлоу, который, воспитывая шимпанзе в изоляции от матери, “заменяемой” либо проволоч­ным каркасом с рожком, служившим источником пи­щи, либо таким же каркасом, обтянутым шкурой обезьяны, показал, что удовлетворение потребности в тактильном контакте в раннем детстве является не­обходимым условием формирования в дальнейшем способности к установлению аффективных связей.

К этим результатам примыкают и данные, свиде­тельствующие о роли раннего онтогенеза в формиро­вании способности к любви. Так, Т. Рейк под­черкивал, что, проявляя любовь к матери, ребенок демонстрирует ей, как к нему следует относиться, как бы учит ее на своем примере. (В связи с широкой известностью взглядов по этому вопросу 3. Фрейда мы не останавливаемся здесь на их характеристике. Отметим только, что в его работах идеи филогенети­ческой и онтогенетической обусловленности любви взрослого человека проводятся наиболее последова­тельно.)

Но, на наш взгляд, полностью выводить любовь из филогенеза и раннего онтогенеза нет оснований. Как показал Д. Кэмпбелл, высшие человеческие чувства вообще развиваются не благодаря, а как бы вопреки биологическим законам. Надо найти “чело­веческое” объяснение присущей человеку способно­сти к любви.

Таким обращением для объяснения любви к соб­ственно человеческим феноменам является теория романтической, или страстной, любви, разработанная Э. Уолстер. Эта теория базируется на ряде со­временных теорий эмоций, в которых подчеркивается момент самоинтерпретации своего состояния как со­ставной части эмоционального переживания. Непосредственно эта теория связана с так называемой двухкомпонентной моделью С. Шехтера, согласно которой эмоции возникают лишь при одновременном сочетании двух факторов: физиоло­гического возбуждения и возможностью для субъекта интерпретировать его для себя в терминах эмоций. В ставшем классическим эксперименте, который по­служил основой для создания этой модели, С. Шехтер и Дж. Сингер с помощью инъекции возбуж­дающего препарата в одном случае, и плацебо — в другом, варьировали уровень физиологического воз­буждения респондентов. Особым образом организо­ванная ситуация эксперимента способствовала либо эмоциональному, либо неэмоциональному, сугубо физиологическому, объяснению респондентами своего состояния. Оказалось, что наиболее сильные эмоции переживали те испытуемые, которые были подверг­нуты инъекции возбуждающего препарата и имели возможность объяснить себе свое состояние в эмо­циональном ключе.

Базируясь на представлениях С. Шехтера, Э. Уол­стер предположила, что романтическая любовь воз­никает в определенных ситуациях как наиболее при­емлемое объяснение самому себе состояния своего физиологического возбуждения. Тогда становится по­нятным, что в качестве предпосылок любви могут выступать как положительные, так и отрицательные эмоциональные состояния, например страх. Важно лишь, чтобы они обеспечивали определенный уровень физиологического возбуждения.

Отметим, что связь любви и отрицательных пере­живаний закреплена и в этимологии слов, обозначаю­щих сильные эмоции. Так, слово “страсть” обозна­чает одновременно и чувство любви и (в современ­ном языке, впрочем, довольно редко) страдание. Любовь и смерть, любовь и опасность сосуществуют и на страницах художественных произведений. На­пример, любовь между Ромео и Джульеттой, пред­ставляющая собой один из признанных в европей­ской культуре образцов любовных отношений, раз­ворачивается на фоне смертельной опасности, вызван­ной враждой Монтекки и Капулетти. Реальность опи­санной Шекспиром ситуации была, кстати, подтверж­дена в исследовании Р. Дрисколла и К. Дависа, которые обнаружили, что оппозиция родителей обще­нию молодых людей со своими избранниками явля­ется фактором, способствующим возникновению ро­мантической любви. Правда, вторая часть “эффекта Ромео и Джульетты”, как назвали авторы свои ре­зультаты, состоит в том, что через несколько месяцев инициированные таким “внешним” образом чувства затухают или даже сменяются на противоположные.