III

Русские ученые, — указывает С. Платонов в своих "Лекциях по русской истории", — "усвоили себе все выводы и воззрения немецкой исторической школы. Некоторые из них увлекались и философией Гегеля". "Все последователи Гегеля, между прочими философскими положениями, выносили из его учения две мысли, которые в простом изложении выразятся так: первая мысль: все народы делятся на исторические и не исторические, первые участвуют в общем мировом прогрессе, вторые стоят вне его и осуждены на вечное духовное рабство; другая мысль: высшим выразителем мирового прогресса, его верхней (последней) ступенью, является германская нация с ее протестантской церковью. Германско-протестантская цивилизация есть, таким образом, последнее слово мирового прогресса. Одни из русских исследователей Гегеля вполне разделяли эти воззрения; для них поэтому древняя Русь, не знавшая западной германской цивилизации и не имевшая своей, была страною неисторической, лишенной прогресса, осужденной на вечный застой. Эту "Азиатскую страну" (так называл ее Белинский) Петр Великий своей реформой приобщил к гуманной цивилизации, создал ей возможность прогресса. До Петра у нас не было истории, не было разумной жизни. Петр дал нам эту жизнь и потому его значение бесконечно важно и высоко. Он не мог иметь никакой связи с предыдущей русской жизнью, ибо действовал совсем противоположно ее основным началам. Люди, думавшие так, получили название "западников". Они, как легко заметить, сошлись с теми современниками Петра, которые считали его земным богом, произведшим Россию из небытия в бытие", В последней фразе С. Платонов вспоминает подхалимское выражение, которое употребил канцлер граф Головкин во время поднесения в 1721 г. Петру титула Императора. Головкин произнес во время своей речи: "Русь только гением Петра из небытия в бытие произведена". И вот эта примитивная грубая лесть неумного придворного стала воззрением русских западников вплоть до наших дней. Потом к ней были пристегнуты нелепейшие воззрения почитателей Гегеля на германскую цивилизацию, как последнего слова исторического прогресса. Петр производит свои необдуманные мероприятия всегда грубо и жестоко и, что самое важное, он производит их не для улучшения и усиления основ древней самобытной культуры и цивилизации, а для уничтожения этих основ. Вот это то, наши историки-западники всегда и стараются завуалировать, а так как исторические факты учиненного Петром разгрома скрыть невозможно, то им и приходится прибегать на каждом шагу ко всякого рода натяжкам. Разбирая в своей работе "Петр Великий" оценки личности Петра и оценки его реформы со стороны русской исторической науки, С. Платонов выступает даже против осторожного критического отношения Карамзина к Петру I. С. Платонову не нравится, что Карамзин ставит Ивана Ш выше Петра Первого за то, что Иван Ш действовал в народном духе, а "Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государства (эту глубокую мысль Карамзина И. Солоневич и положил в основу своей интересной работы "Народная Монархия".). Карамзин ставил Петру I упрек, что "страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия". Карамзин справедливо указывал, что нравы и обычаи народа можно изменять очень постепенно, "в сем отношении Государь, по справедливости, может действовать только примером, а не указом", у Петра же "пытки и казни служили средством нашего славного преобразования государственного". "Вольные общества немецкой слободы, — пишет Карамзин, — приятные для необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией. Его реформа положила резкую грань между старой и новой Россией; приемы, с которыми Петр производил реформу, были насильственны и не во всем соответствовали "народному духу"; европеизация русской жизни иногда шла дальше, чем бы следовало". "Петр, — писал Карамзин, — не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государства подобно физическому, нужное для их твердости". "Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранные, Государь России унижал россиян в их собственном сердце". "Мы, — пишет Карамзин, в своей записке о древней и новой России, поданной им Александру I, — стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях гражданами России. Виною Петр". Но Карамзин же дает яркий пример нелогичности в оценке "реформ" Петра. Если Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств, если пытки и казни служили основным методом государственных преобразований Петра I, если "страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия", то как можно сделать такой вывод, какой сделал Карамзин, что Петр I "гениальный человек и великий преобразователь". В своей книге "Исторический путь России", такой убежденный западник, как П. Ковалевский, в главе, посвященной семнадцатому столетию, пишет: "Подводя итоги сказанному, можно назвать XVII век — веком переломным, когда Россия, оправившись от потрясений Смутного Времени, становится Восточно-Европейской державой (не европейской, а русской культурной страной.), когда русское просвещение идет быстрыми шагами вперед, зарождается промышленность. Многие петровские реформы уже налицо, но они проводятся более мягко и без ломки государственной жизни". Петр пренебрег предостережениями Ордин-Нащокина, говорившего, что русским нужно перенимать из Европы с толком, помня, что иностранное платье "не по нас", и ученого хорвата Юрия Крижанича, писавшего, что все горести славян происходят от "чужебесия": всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их, а свое домашнее житье презираем". Петр I не понимал, что нельзя безнаказанно насильственно рушить внешние формы древних обычаев и народного быта. Об этом хорошо сказал известный государствовед Брайс, говоря о деятельности софистов в древней Греции: "Напомним по этому случаю известный пример греческих республик времен Сократа, когда некоторые известные софисты, уничтожая наивное и активное верование, вверявшее богам заботу наказывать клятвопреступника и лжеца, учили, что справедливость ничто иное, как закон сильнейшего. Там традиции, подвергшиеся нападению, были сначала религиозные и моральные, но в системе старых верований и обычаев предков все связано, и, когда религиозная часть подорвана, то от этого колеблется и много других элементов здания". Да, в системе старых верований и обычаев предков все связано и когда религиозные основы жизни народа подорваны, то колеблются и все остальные части национального государства. Так это и случилось после произведенной Петром жестокой разрушительной революции.

IV