-А пэр? -спросила жена с испугом.

-Пэр умер.

-Самоубийство?! - выдохнула жена.

-Ходили слухи, даже в газетах об этом писали, но доказательств я не видел .

-Как же Вы?! - в ужасе произнесла жена.

А.Ф. засмеялся, он был доволен произведенным эффектом: Я не верю в приметы. Могли, конечно, быть какие-то совпадения. Но я не верю, я упрямый. И вот вам доказательство, что я прав! Этот перстень у меня уже много лет, а я все живу, живу . И не собираюсь кончать жизнь самоубийством . Да и поздно. Такие решения надо принимать гораздо раньше . Тем более что и причин, и поводов было предостаточно . А когда тебе восемьдесят пять . Теперь стреляйся, хе-хе . не стреляйся никто и внимания не обратит . А Элен верит . И меня ругает за то, что я ношу его, не выкидываю . Обязательно вас познакомлю. Вы понравитесь друг другу .

Он говорил негромко, будто себе, словно нас и не было рядом: Удивительно . никого уже нет вокруг. Ни Краснова - его казнили в сорок седьмом вместе с генералом Власовым . Ни этого матросика Дыбенко, которому Краснов собирался продать меня в Гатчине . Ни Корнилова . Ни Черчилля, ни Ленина, ни Сталина . Я много болел ребенком. Почти пять лет пролежал прикованным к постели. А вот все живу, живу . А Ульянов был крепышом и нет его . Я один остался на всем белом свете . Один . Иногда думаю: что это, миссия? Или наказание? Наказание долголетием? Нет, миссия . Я единственный, кто знает всю правду и может сказать ее . Вот я ее и говорю, говорю . Постоянно .

Он явно устал, и мы стали собираться домой. А он вполне искренне, я уверен, принялся уговаривать нас посидеть еще немного. Но мы и так пробыли у него без малого три часа. Договорились встретиться еще раз.

Вместе с нами он спустился на лифте на первый этаж, провожал. Принялся рассказывать историю: Вы знаете, я всегда элегантно одевался, не люблю нашу российскую неряшливость. И за это меня не любили эти, ну как их, женщины, которых называли зеленый чулок. Они считали, что элегантность это пережиток, а я стремился к аккуратности и .

-Наверное, синий . робко вставила слово жена.

-Что синий? - не понял Керенский.

-Их звали, этих женщин . синий чулок.

И вдруг А.Ф. увял: Да, синий . верно . Столько лет прошло . Цвет забыл .

Вторая встреча с Александром Федоровичем Керенским состоялась через несколько недель после первой, в том же доме на 91-й улице Манхэттена. Но она не была похожа на первую. А.Ф. куда-то торопился, точнее, его торопили две весьма строгие пожилые дамы, бывшие с ним. А.Ф. объяснил, извиняясь, что на него неожиданно свалилась встреча, очень для него важная, которую он ждал давно и отменить никак не может. Во время нашего разговора в комнату зашла еще одна дама лет сорока, темноволосая, с милым русским лицом и большими темными глазами. А.Ф. познакомил нас. Это была та самая Элен, которую он называл мой генеральный секретарь. Она побыла с нами всего несколько минут, сказала несколько приветливых слов низким грудным голосом по-русски и, извинившись, ушла. "Ну, ничего"-, сказал Керенский, огорченный. Еще увидитесь . Элен расскажет вам обо мне больше, чем я сам могу рассказать .

Я не знал тогда, что пророчество А.Ф. сбудется, что мы действительно встретимся с Элен и она расскажет мне о Керенском то, что никто, кроме нее, не мог бы рассказать. Но случится это при стечении удивительных обстоятельств только через пятнадцать лет, когда А.Ф. уже не будет в живых .

В 1982 году мне позвонили в Москву из нью-йоркского Театра четвертой стены и сказали, что собираются ставить мою пьесу "Интервью в Буэнос-Айресе", что ее переводит на английский язык превосходная переводчица, у которой есть ко мне несколько вопросов . Догадайтесь, чей голос я услышал после этого в телефонной трубке!

-Здравствуйте! Я та самая Элен, Елена Петровна. Помните .

Скоро, во время одной из командировок в Нью-Йорк, мы с женой познакомились с Элен ближе, подружились и навсегда сохранили о ней самые добрые воспоминания. Нередко она приходила к нам в корпункт, который одновременно служил нам домом. Чаще всего, конечно, шел разговор об Александре Федоровиче Керенском. Смеялась: Я выполняю его завещание. Он все уговаривал меня написать книгу о нем. Говорил, что только я могу. Но у меня нет таланта.

Она не только разрешила мне записывать ее короткие новеллы-воспоминания она дарила их нам в р а з б р о с, будто разбрасывала лепестки большого цветка, не заботясь о единстве сюжета, но настаивала, чтобы я делал это как можно подробнее.

Сегодня я впервые воспроизвожу некоторые из ее лепестков для печати.

В 1953-м она узнала, что Гуверовский институт в Стэнфорде ищет секретаря-переводчика для самого Керенского. Она удивилась, думала, он давно умер. Решила попробовать, сдала экзамен и легко выиграла конкурс, хотя претендентов на это место было много. Ее познакомили с Керенским. Принял он ее очень официально и тут же усадил стенографировать. Был энергичен, подвижен, деловит. Совсем не походил на 73-летнего старика. Постепенно она привыкла к его стилю работы. Был разгар холодной войны, и заказчиков на его статьи, выступления, книги хватало. Уже тогда у него было плохо со зрением, он с трудом писал и печатал на машинке. Поэтому предпочитал диктовать. Ходил по диагонали своего небольшого кабинетика в институте и диктовал. Иногда забывался, наверное, представлял себя на митинге, повышал голос, жестикулировал. Из 20, 30 надиктованных так страниц оставлял потом страницы две-три, не больше. Знал за собой эту слабость, но не мог ее преодолеть или не хотел.

Она стала читать о нем. Брала в библиотеке книги воспоминаний о революции в России, архив Гессена. Почти во всех мемуарах, связанных с февралем или октябрем 17-го года, его имя присутствовало. И почти всегда о нем отзывались либо с ненавистью, либо с издевкой. Его не любили, кажется, все и правые, и левые. Хотя левые все-таки меньше. Когда заходил разговор об этом, он отмахивался, делал вид, что все это ему безразлично, смеялся.

В Гуверовском институте его тоже не очень-то жаловали. В администрации относились к нему с иронией. Директор Свораковский вообще его ни во что не ставил. Она видела, что его это ранит, хоть он и не показывал виду. Она скоро поняла, что у него нет друзей, что он одинок и страдает от этого. У него была одна Россия. Вся его жизнь, все помыслы были связаны с нею. И глубоко переживал, что в России его считают чуть ли не врагом. А он никогда не был врагом России, не мог быть! Он, конечно, не принимал коммунистического режима, верил, что Россия станет демократической страной, такой, какой была при Временном правительстве. Деятельностью в нем он гордился и часто повторял, что Ленин, приехав в Россию после Февраля, сказал: Это самая свободная страна в мире .

.Элен любила шахматы. Однажды, чтобы развлечь его, предложила сыграть партию. Он поморщился: Ненавижу эту игру. В ней надо думать, взвешивать, предвидеть, а я не умею этого делать. Она засмеялась, решила, что он дразнит ее. Но А.Ф. пояснил вполне серьезно: Я либо знаю, что делать, либо не знаю. А продумывать одну комбинацию, потом другую, просчитывать ходы вперед это не для меня. Я всегда принимал и принимаю решения моментально либо не принимаю вовсе. Но разве политик имеет право не просчитывать ходы вперед? спросила она. Разве это не грозит ошибками? Он развел руками: мол, принимайте меня таким, каков я есть . Он не считал, что Временное правительство наделало серьезных ошибок: Ну разве что гимн следовало бы придумать другой, ведь мы пели Марсельезу. Может быть, флаг нужен был новый, не знаю. Но столько было дел! Я носился по фронтам, выступал на митингах, разговаривал с солдатами . Разве было время заниматься этими мелочами!