3) Бог на Руси мыслился “не христианским Богом в строгом смысле слова, Богом любви и всепрощения, а ветхо-заветным Богом гнева, грозным мировоздаятелем, с ужасающей справедливостью карающим каждого и весь народ, все государство за прегрешения вольные и невольные .”(31).

Это существенное смещение центра тяжести в русском христианстве в сторону Ветхого завета отразилось и во взглядах на верховную власть. Тем же автором было показано, что “вообще каждый популярный, привлекавший симпатии своими социально-политическими и индивидуальными добродетелями, или непопулярный, отталкивавший своей “гордостью” и “высокоумьем”(“высокомысльством”) князь или царь приравнивался старорусскими литераторами прежде всего к еврейским царям и заметным фигурам библейской истории и только уже потом - к своим двойникам в сонме византийских басилевсов”(32).

Следует также согласиться с тем, что “концепция Москвы - Третьего Рима, делая русского великого князя наследником Византийских императоров, ставила его в положение, не имевшее прямого прецедента в рамках византийского образца. Концепция Москвы - Третьего Рима имела эсхатологический характер, и в этом контексте русский монарх как глава последнего православного царства наделялся мессианской ролью”(33).

Этот обзор стоит закончить тем, что, как уже говорилось, введение в церемониал поставления на царство, начиная с Ивана IV, наряду с коронацией, миропомазания “как бы придает царю особый харизматический статус: в качестве помазанника царь уподобляется Христу (ср. “помазанник”) (34).

Реальность подобного взгляда и подобного понимания сущности верховной власти в России подтверждается, в частности, записками иностранцев. Так, например, голландец Исаак Масса писал в своих записках о России, что русские “считают своего Царя за высшее божество”(35).

2. Разрыв между самопониманием верховной власти и существующей практикой управления государством.

Тот взгляд на верховную власть, который был описан выше, начал формироваться в XV веке и окончательно устоялся в середине XVI века. Грозный был первым русским царем, не просто глубоко воспринявшим весь комплекс идей и представлений, лежащих в его основе, но и целиком сформированный таким пониманием своей власти. Его знаменитая преписка с Курбским дает много ярких примеров того, насколько далеко к тому времени разошлись позиции Грозного и всего служилого сословия.

В свое время В.О.Ключевский коротко и остроумно охарактеризовал сущность этой переписки: “За что ты бьешь нас, верных слуг своих?” - спрашивает князь Курбский. “Нет, - отвечает ему царь Иван, - русские самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и не вельможи”(36). Такое их полное непонимание друг друга, отсутствие како бы то ни было общей базы для спора объясняется тем, что если Курбский остается в рамках вполне традиционных представлений о службе вассала сюзерену, то Грозный пытается придать своим отношениям с подданными и своей власти строго религиозный облик, сделать ее, как власть Бога, неподсудной и не нуждающейся в защите и обосновании.

Переписка Ивана Грозного с Курбским свидетельствует о совершенно определенном “вымывании” светской составляющей верховной власти. Иван IV склонен трактовать измену Курбского себе не как измену вассала сюзерену, а как измену Богу и вере. Он ставит знак равенства между изменой Курбского и отказом Курбского от вечного спасения: “Зачем ты, о князь, если мнишь себя благочестивым, отверг свою единородную душу? Чем ты заменишь ее в день Страшного суда?”(37). Причем Грозным подчеркивается, что эта измена Богу есть нечто постоянное, совершенно не зависимое от личных человеческих качеств носителя верховной власти: “Не полагай, что это справедливо - разъярившись на человека, выступить против бога; одно дело - человек, даже в царскую порфиру облеченный, а другое дело - бог”(38).

Неповиновение монарху, а тем более прямая измена ему тем самым вообще изымается из сферы возможного и допустимого. Ситуации, в которой измена может быть допустима и оправдана, не существует вовсе: “Если же ты, по твоим словам, праведен и благочестив, то почему же испугался безвинно погибнуть, ибо это не смерть, а воздаяние?”(39). И дальше: “Если же ты праведен и благочестив, почему не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и заслужить венец вечной жизни?”(40).

Следует отметить, что в основе такого понимания верховной властью самой себя лежала чрезвычайно жесткая логическая конструкция, идеально упрощающая взаимоотношения между Богом и царем, царем и его подданными, Богом и подданными царя: “Воззри ( .) и вдумайся: кто противится власти - противится божескому повелению”(41).

Эта схема, в свою очередь, была калькой с такого же упрощенного взгляда на мир, в котором единственное сохранившее истинную веру государство - Россия - со всех сторон было окружено разного рода иноверцами и еретиками.

Заключая изложенное в этом разделе, можно констатировать, что в середине XVI века весь комплекс взаимоотношений, соединяющих верховную власть с ее подданными, перестал удовлетворять верховную власть. Рассматривая себя как власть вполне религиозную, верховная власть должна была стремиться заменить традиционные узы, связывающие ее с ее подданными, узами, имеющими ту же религиозную природу, что и она сама, тем самым устранив возникшее противоречие. При очевидности и логичности самой идеи реальный путь построения новых отношений долгое время был неясен. Когда же образец был найден, события стали развиваться с поразительной быстротой.

Если религиозное понимание верховной власти складывалось в России медленно и постепенно, то перевести всю систему государственных отношений на религиозную основу Грозный пытается за считанные годы. Эта чрезвычайная ускоренность реформ связана с многочисленными заговорами, а также военными неудачами России, свидетельствовавшими не только о разложении старой государственной системы, но главное, о том, что бог отвернулся от своего избранного народа.

3. Верховная власть и Ливонская война.

Нам представляется, что анализ, проделанный выше, позволяет с достаточной достоверностью реконструировать тот ход событий, который привел Грозного к идее учреждения в России опричнины, а также объяснить характер и смысл этого, по общей оценке, “странного” учреждения.

Вторая половина 1564 года, то есть время, непосредственно предшествовавшее отъезду Грозного в Александровскую слободу и учреждению опричнины, - это время, когда Грозный наиболее интенсивно занимался проблемами будущего политического устройства Ливонии, ведя, в частности, лично переговоры с плененным русскими войсками магистром Ливонского ордена Фюрстенбергом. Неудачи русских войск на протяжении 1563-1564 гг. показали Грозному и его ближайшим советникам невозможность чисто военного присоединения Ливонии к России и потребовали разработки достаточно сложных дипломатических проектов будущего устройства и будущего характера связи между Ливонией и Россией. В окончательном варианте Иван IV “выдвинул проект восстановления распавшегося Ливонского ордена. Предполагалось, что восстановленный Орден будет находиться под протекторатом Русского государства. Великим магистром должен был стать пленный Фюрстенберг. В преемники ему назначался сын Г.Кетлера - Вильгельм”(42).