Порядок обороны южной границы Московского госу­дарства был таков. Для отражения врага строились крепо­сти и устраивалась урепленная пограничная черта из валов и засек, а за укреплениями ставились войска. Для наблюде­ния же за врагом и для предупреждения его нечаянных на­бегов выдвигались в «поле» за линию укреплений наблю­дательные посты — «сторожи» и разъезды — «станицы». Вся эта сеть укреплений и наблюдательных пунктов мало-помалу спускалась с севера на юг, следуя по тем полевым дорогам, которые служили и отрядам татар. Преграждая эти дороги засеками и валами, затрудняли доступы к бро­дам через реки и ручьи и замыкали ту или иную дорогу кре­постью, место для которой выбиралось с большой осмот­рительностью, иногда даже в стороне от татарской дороги, но так, чтобы крепость командовала над этой дорогой. Ка­ждый шаг на юг, конечно, опирался на уже существовав­шую цепь укреплений; каждый город, возникавший на «поле», строился трудами людей, взятых из других «украинских» и «польских» (полевых) городов, населялся ими же и становился по службе в тесную связь со всей сетью прочих городов. Связь эта поддерживалась не одними во­енно-административными распоряжениями, но и всем складом боевой порубежной жизни. Весь юг Московского государства представлял собой один хорошо организован­ный военный округ.

В этом военном округе все правительственные дейст­вия и весь склад общественной жизни определялись воен­ными потребностями и имели одну цель — народную обо­рону. Необычная планомерность и согласованность меро­приятий в этом отношении являлась результатом «общего совета» — съезда знатоков южной окраины, созванных в Москву в 1571 г. и работавших под руководством бояр, кн. М. И. Воротынского и Н. Р. Юрьева. Этим советом и был выработан план защиты границ, приноровленный к местным условиям и систематически затем исполненный на деле. Свойства врага, которого надлежало здесь остере­гаться и с которым приходилось бороться, были своеобраз­ны: это был степной хищник, подвижной и дерзкий, но в то же время нестойкий и неуловимый. Он «искрадывал» русскую украйну, а не воевал ее открытой войной; он поло-нил, грабил и пустошил страну, но не завоевывал ее; он держал московских людей в постоянном страхе своего на­бега, но в то же время не пытался отнять навсегда или даже временно присвоить земли, на которые налетал внезапно, но короткой грозой. Поэтому столь же своеобразны были и формы украинкой организации, предназначенной на борьбу с таким врагом. Ряд крепостей стоял на границе; в них жил постоянный гарнизон и было приготовлено место для окрестного населения, на тот случай, если ему при на­шествии врага будет необходимо и возможно, по времени, укрыться за стены крепости. Из крепостей рассылаются разведочные отряды для наблюдения за появлением татар, а в определенное время года в главнейших крепостях соби­раются большие массы войск в ожидании крупного набега крымского «царя». Все мелочи крепостной жизни, все мар­шруты разведочных партий, вся «береговая» или «польная» служба, как ее называли, — словом, вся совокупность обо­ронительных мер определена наказами и «росписями». Са мым мелочным образом заботятся о том, чтобы быть «усто-рожливее», и предписывают крайнюю осмотрительность. А между тем, несмотря на опасности, на всем пространст­ве укрепленной границы живет и подвигается вперед, все южнее, земледельческое и промышленное население; оно не только без разрешения, но и без ведома власти оседает на новых землицах, в своих «юртах», пашенных заимках и зверопромышленных угодьях. Стремление московского населения на юг из центра государства было так энергич­но, что выбрасывало наиболее предприимчивые элементы даже вовсе за границу крепостей, где защитой поселенца была уже не засека или городской вал, а природные «кре­пости»: лесная чаща и течение лесной же речки. Недоступ­ный конному степнику-грабителю, лес для русского посе­ленца был и убежищем и кормильцем. Рыболовство в лес­ных озерах и реках, охота и бортничество привлекло посе­ленцев именно в леса. Один из исследователей заселения нашего «поля» (Миклашевский), отмечая расположение поселков на украине по рекам и лесам, справедливо гово­рит, что «русский человек, передвигавшийся из северных областей государства, не поселялся в безлесных местно­стях; не лес, а степь останавливала его движение». Таким образом, рядом с правительственной заимкой «поля» про­исходила и частная. И та и другая, изучив свойства врага и средства борьбы с ним, шли смело вперед; и та и другая Держались рек и пользовались лесными пространствами для обороны дорог и жилищ: тем чаще должны были встре­чаться и влиять друг на друга оба колонизаторских движе­ния. И действительно, правительство часто настигало по­селенцев на их «юртах», оно налагало свою руку на частно-заимочные земли, оставляло их в пользовании владельцев уже на поместном праве и привлекало население вновь за­нятых мест к официальному участию в обороне границы. Оно в данном случае опиралось на ранее сложившуюся здесь хозяйственную деятельность и пользовалось уже су­ществовавшими здесь общественными силами. Но, в свою очередь, вновь занимаемая правительством позиция ста­новилась базисом дальнейшего народного движения в «по­ле»: от новых крепостей шли далее новые заимки. Подоб- ; ным взаимодействием всего лучше можно объяснить тот изумительно быстрый успех в движении на юг московско­го правительства, с которым мы ознакомились на предше-ствуюших страницах. Остерегаясь общего врага, обе силы, и общество и правительство, в то же время как бы напере­рыв идут ему навстречу и взаимной поддержкой умножа­ют свои силы и энергию. Знакомясь с делом быстрой и си­стематической заимки «дикого поля», мы удивляемся то­му, что и это широкое предприятие организовалось и вы­полнялось в те годы, когда, по привычным представлени­ям, в Москве существовал лишь террор «умалишенного ти­рана».

Оценка Грозного. Таков краткий обзор фактов деятель­ности Грозного. Эти факты не всегда нам известны точно; не всегда ясна в них личная роль и личное значение самого Грозного. Мы не можем определить ни черт его характера, ни его правительственных способностей с той ясностью и положительностью, какой требует научное знание. Отсюда - ученая разноголосица в оценке Грозного. Старые исто­рики здесь были в полной зависимости от разноречивых ис­точников. Кн. Щербатов сознается в этом, говоря, что Грозный представляется ему «в столь разных видах», что «часто не единым человеком является». Карамзин разноре­чие источников относит к двойственности самого Грозного и думает, что Грозный пережил глубокий внутренний пере­лом и падение. «Характер Иоанна, героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старо­сти, есть для ума загадка», — говорит он. Позже было выяс­нено пристрастие отзывов о Грозном, как шедших с его сто­роны, от официальной московской письменности, так и враждебных ему, своих и иноземных. Историки пытались, учтя это одностороннее пристрастие современников, осво­бодиться от него и дать свое освещение личности Грозною Одни с