Последний приезд Потемкина в столицу состоялся 28 февраля 1791 года. Это было поистине триумфальное шествие. А. Т. Болотов описал прибытие Потемкина в Лопасню, на пути в Москву:

''Мы нашли и тут великие приготовления к приезду княжескому и видели расставленные повсюду дегтярные бочки для освещения в ночное время пути сему вельможе. Словом, везде готовились принимать его как бы самого царя. А он, по тогдашнему своему полновластию, и был немногим ниже оного".

Потемкин находился на вершине славы и могущества. Никогда он не пользовался таким влиянием на Екатерину, как в этот последний приезд.

Самое впечатляющее происшествие, на долгие годы сохранившееся в памяти петербургской знати, состояло в приеме, устроенном князем в четверг 28 апреля в только что построенном Таврическом дворце. Об украшении дворца свидетельствуют грандиозные расходы -только в первые дни пребывания в Петербурге Потемкин издержал 100 тысяч рублей. Из лавок напрокат было взято до 200 люстр и множество зеркал, завезено 400 пудов воска для изготовления 10 тысяч свечей и 20 тысяч стаканчиков для них Целую сотню слуг нарядили в новые роскошные ливреи. Зимний сад, эстрада, мраморная статуя императрицы, картины, гобелен, ковры, изготовленный из золота слон с механизмом, приводившим в движение хвост и уши, с часами на спине, - вся эта роскошь предназначалась, чтобы порадовать глаз императрицы и удивить гостей. Гостей обслуживали 80 лакеев, 12 гусар, 12 егерей и 4 великана-гайдука. Появление императрицы было встречено двумя кадрилями и знаменитой песней Державина "Гром победы раздавайся".

Сам Потемкин стоял за креслом, на котором сидела императрица и прислуживал ей. Это был апофеоз карьеры князя и его лебединая песня. Надо полагать, он чувствовал, что дни его сочтены, и решил отметить вершину своей славы столь неординарным способом.

Жизнь Потемкина в Петербурге осуждалась современниками. Бывший фаворит Екатерины, П. В. Завадовский, ставший после отставки статс-секретарем, писал 6 июня 1791 года С. Р. Воронцову в Лондон: "Князь, сюда заехавши, иным не занимается, как обществом женщин, ища им нравиться и их дурачить и обманывать. Влюбился он еще в армии в княгиню Долгорукову, дочь князя Барятинского. Женщина превзошла нравы своего пола в нашем веке: пренебрегла его сердце. Он мечется как угорелый. Уязвленное честолюбие делает его смехотворным".

Аналогичное свидетельство обнаруживаем и в письме Ф. В. Ростопчина:

"Последней слабостью князя Потемкина было влюбляться во всех женщин и прослыть за повесу. Это желание, хотя и смешное, имело полный успех . Женщины хлопотали о благосклонности князя, как мужчины хлопочут о чинах. Бывали споры о материях на платья, о приглашениях и проч. Он был почти сослан, значение его упало; он уехал, истратив в четыре месяца 850 тысяч рублей, которые были выплачены из Кабинета, не считая частных долгов".

Движимый завистью Завадовский и желчный Ростопчин явно преувеличивали амурные похождения больного Потемкина. Надо полагать, это были платонические увлечения, очередные причуды князя. Занимался он и делами, часто встречаясь с Екатериной для обсуждения положения внутри страны, а главное - о внешнеполитической ситуации. Правда, в определении внешнеполитического курса между супругами обнаружились существенные разногласия, императрица враждебно относилась к Фридриху II, в то время как Потемкин настаивал на сближении с ним.

24 июля 1791 года князь по настоянию Екатерины оставил Петербург и отправился в действующую армию. Отправление на юг являлось не формой ссылки, как полагал Ростопчин, а крайней заинтересованностью Екатерины в заключении мира с Османской империей. Князю императрица отправила записочку: "Признаюсь, что ничего на свете так не хочу, как мира". Потемкину, однако, не удалось довести "полезное дело" до конца.

В Киев князь прибыл тяжело больным, к нему была вызвана племянница Браницкая. Немного оправившись, он продолжал путь и 30 июля прибыл в Яссы, "замучась до крайности". Упадок сил сопровождался упадком духа.

24 августа он доносил Екатерине:

"Благодаря Бога опасность миновалась, и мне легче. Осталась слабость большая. День кризиса был жестокий". Преодолевая слабость, он стал заниматься делами.

1б сентября он извещал Безбородко из Ясс: "Когда дела много, тут сил нет, но верно себя не щажу . устал как собака Не прошло и пяти дней, как произошли новое обострение: "Третий день продожается у меня параксизм. Сил лишился не знаю, когда будет конец".

"Христа ради, - умоляла Екатерина, ежели нужно, прими, что тебе облегчение по рассуждению докторов дать может", просила "уже и беречь себя от пищи и питья, лекарству противных''. Но обреченному уже не могли помочь никакие лекарства. 4 октября Потемкин о правил императрице продиктованное им послание: "Нет сил более переноси мои мучения. Одно спасение оставить сей город, и я велел себя везти Николаев".

Последние дни жизни князя запечатлены в двух источниках, исходящих от фактотума светлейшего В. С. Попова, канцлера А. А. Безбородко.

"3 октября доктора уже не обнаруживали у него пульса, он не узнавал людей, pyки и ноги стали холодными и цвет лица изменился.

Несмотря на ухудшение состояния, Потемкин настаивал, "чтоб взяли его отсюда". В туманное утро 4 октября князь велел посадить себя в кресло и нести в шестиместную карету. В восемь утра тронулись в путь. Ехали тихо и за день преодолели 30 верст. Утром 5 октября он был совсем плох, "но приказывал скорее ехать" Не доезжая Большой горы, верстах в 40 от Ясс, "так ослабел, что принуждены были вынуть его из коляски и положить на степи" Здесь он и испустил дух. Ночью того же 5 октября тело покойного привезли в Яссы.

Безбородко поведал, что сам Потемкин ускорил свою кончину тем, что велел ночью открывать окна, чувствуя внутренний жар, требовал, чтобы его голову обливали холодной водой, не воздерживался в пище, отказывался принимать лекарства. Князь, по свидетельству князя М. М. Щербатова, отличался обжорством и, "приехав в Чердак близ Ясс, съел целого гуся и впал в рецидиву". Когда ему 4 октября после плохо перенесенной ночи стало полегче, он велел перенести себя в большую постельную коляску, чтобы продолжать путь. Проехав несколько верст, он потребовал, "чтобы ему не дали в коляске жизнь кончить" и положили на землю Там он сначала потерял зрение, а затем и испустил дух "По вскрытии тела его, найдено необычайное разлитие желчи, даже, что части ее, прильнув к неким внутренностям, затвердели".

Храповицкий регистрировал каждое донесение из Ясс о состоянии здоровья князя Они вызывали у Екатерины слезы. Наконец, курьер к пяти часам пополудни 12 октября поведал о кончине Потемкина. "Слезы и отчаяние", - записал Храповицкий Потрясение было столь глубоким, что "в 8 часов пустили кровь, к 10 часам легли в постель" На следующее утро "проснулись в огорчении и в слезах". 16 октября: "Продолжение слез". Всякое событие, связанное с именем Потемкина, вызывало у императрицы переживания и слезы. 4 декабря при чтении письма из Ясс "вдруг прыснули слезы" 6 января 1792 года был доставлен мирный трактат с Османской империей "За уборным столом слезы" 30 января племянник Потемкина Самойлов и граф Безбородко привезли ратифицированный Ясский договор "всех отпустили и с Самойловым плакали".