В качестве государственного правителя он не мог быть дальнозорким, понимал только ближайшие обстоятельства и мог ими пользоваться для ближайших и преимущественно своекорыстных целей. Отсутствие образования суживало ещё более круг его воззрений, хотя здравый ум давал ему, однако, возможность понимать пользу знакомства с Западом для целей своей власти. Всему хорошему на что был способен его ум, мешали его узкое себялюбие и чрезвычайная лживость, проникавшая все его существо, отражавшаяся во всех его поступках. Это последнее качество, впрочем, сделалось знаменательной чертой тогдашних московских людей. Семена этого прока существовали издавна , но не были в громадном размере воспитаны и развиты эпохой царствования Грозного, который сам был олицетворенная ложь. Создавши опричнину, Иван вооружил русских людей против других, указал им путь искать милостей или спасения в гибели своих ближних, казнями за явно вымышленные преступления приучил к ложным доносам, и, совершая для одной потехи бесчеловечные злодеяния, воспитал в окружающей его среде бессердечие и жестокость. Исчезло уважение к правде и нравственности после того, как царь, который по народному идеалу, должен быть блюстителем того и другого, устраивал в виду своих подданных такие зрелища, как травля невинных людей медведями или всенародные истязания обнаженных девушек, и в то же время соблюдал строгие правила монашествующего благочестия. В минуты собственной опасности всякий человек, естественно, думает о себе; но когда такие минуты для русских продолжались целые тысячелетия, понятно, что должно было вырасти поколение своекорыстных и жестокосердных себялюбцев, у которых все помыслы, все стремления клонились только к собственной охране , поколение, для которого при наружном соблюдении обычных форм благочестия, законности и нравственности, не оставалось никакой внутренней правды. Кто был умнее других, тот и должен был сделаться образцом лживости: то была эпоха, когда ум, закованный исключительно в узкие рамки своекорыстных побуждений, присущих всей современной жизненной среде, мог проявить свою деятельность только в искусстве посредством обмана достигать личных целей . Тяжелые болезни людских обществ, подобно физическим болезням, излечивавшимся нескоро, особенно когда дальнейшие условия жизни способствуют не прекращению, а продолжению болезненного состояния; только этим объясняется те ужасные явления Смутного времени, которые, можно сказать, были выступлением наружу испорченных соков, накопившихся в страшную эпоху Ивановых мучительств.

Замечательно, что лживость, составляющая черту века, отразилась сильно и в современных русских источниках той эпохи до того, что, руководствуясь им, легко можно впасть в заблуждения и неправильные выводы; к счастью, явные противоречия не совпадают и несообразности, в которые они впадают, обличают их в неверности.

Непрочность престолонаследия чувствовалась народом. Русские знали, что из двух сыновей Ивана старший был не способен к самобытному царствованию , а меньший был ещё младенец; кого бы из них ни провозгласили царем - все равно на деле власть должна была бы находиться в иных, а не в царских руках. Эта мысль охватила московский народ , как только разнеслась по столице весть, что царь Иван скончался. Сделалось волнение. Богдан Бельский , которому Иван поручал Димитрия в опеку, был негласным виновником этого волнения в пользу Димитрия. Как оно происходило, не знаем, но кончилось на тот раз тем, что бояре в ночь после смерти царя Ивана приказали отправить малолетнего Дмитрия с матерью и ее родственников Нагих в Углич; разом с их отсылкой схвачено было несколько лиц, которым покойный государь перед своей кончиной оказывал милости; некоторых разослали по разным городам в заточение , других заперли в тюрьму , отобрали у них поместья и вотчины, разорили их дома. Имена их неизвестны , но эти люди были, вероятно, сторонники Димитрия, покушавшиеся провозгласить его царем. Вся власть находилась тогда в руках дяди Федора Ивановича - Никиты Романова, шурина Бориса Годунова и двух князей : Ивана Мстиславского и Петра Шуйского. Первые два, естественно стояли за Федора, как его близкие свойственники; два последних также не находили для себя выгодным пристать на сторону Дмитрия, так как в то время, в случае успеха, властвовали бы не они, а Нагие и Богдан Бельский. На самого Богдана Бельского в то время не решались наложить рук. Быть может, он ловко умел остаться в стороне во время расправы, хотя прежде заправлял делом, за которое другие отвечали. Но прошло несколько дней и Богдан был схвачен и сослан в Нижний Новгород. Это произошло после смуты, о которой сохранились противоречивые известия. Иностранцы говорят, что между Бельским и боярами произошло открытое междоусобие: Бельский со своими сторонниками был осажден в Кремле и принужден был сдаться. Одно русское известие показывает, что народ, вообразив, будто Бельский хочет извести царя и бояр, бросился в Кремль , с оружием даже хотел пушечными выстрелами разрушить запертые Фроловские ворота, но бояре вышли к мятежникам и уверили, что царь и бояре все целы и никому нет дела опасности, а потом сослали Бельского как бы в угоду народу; другое известие повествует, что сами бояре поссорились между собой , взволновался народ и Бельскому грозила смерть , но Годунов за него заступился. Как бы то ни было, верно только то, что в Москве вскоре после погребения Грозного происходило междоусобие , тогда был поставлен к решению вопрос, кому царствовать - слабоумному Федору или малолетнему Димитрию, и сторона Димитрия на этот раз снова проиграла . За Бельским сосланы были другие. Но вопрос еще не решался; волнение не утихло, и бояре положили созвать земских людей в Думу для того, чтобы эта Дума утвердила Федора на престоле.

Дума, состоявшаяся , как кажется из служилых людей, собралась 4 мая 1584 года и признала царем Федора Ивановича. Русские люди, как выражались в то время, молили его слезами сесть на Московское государство. Ход этой думы нам не известен. Но праздник Вознесения новый царь венчался царским венцом.

Царствовал Федор но он не мог властвовать; властвовать могли за него другие.

Царь Федор Иванович был человек небольшого роста, опухлый , с бледным лицом, болезненный; он ходил нетвердыми шагами постоянно улыбался. Когда польский посланник Сапега представился ему, Федор, одетый в царское облачение с короной на голове, сидел на возвышенном месте и с улыбкой любовался своим скипетром и державным яблоком, а когда проговорил несколько слов тихим и прерывистым голосом, то Сапега сделал заключение:” Хотя про него говорят, что у него ума немного, но я увидел, как из собственного наблюдения, так и из слов других, что его вовсе нет.” Весть об этом скоро дошла до соседей; в Польше надеялись, что при таком государе в Московском государстве начнется безурядица, откроются междоусобия и государство придет в упадок.

Ожидание это, вероятно, сбылось бы скоро. Годунов отвратил его или по крайней мере отсрочил.

Тотчас после венчания на царство Федора Борис постарался возможно лучшим способом устроить свое материальное состояние. Когда, по обычаю, новый царь после венчания рассыпал свое милости вельможам, Борис получил всю Важскую область, приносившую большие доходы с поташа; сбываемого англичанам; кроме того, получил он на берегах Москвы-реки вверх на тридцать, а вниз на сорок верст, с рощами и пчельниками, доходы с Рязани, Твери, с Северской земли, Торжка и со всех московских земель бань и купален: все это с доходами, получаемыми из его родовых вотчин, давало Борису огромную сумму ежегодного дохода в 93700 руб., а владения его были так многолюдны, что он мог выставить до 100000 вооруженных людей. До сих пор он носил сан конюшего; теперь он получил наименование ближнего государева боярина и титул наместника царств: Казанского и Астраханского.